"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
«Ну, подействовало вроде, во всяком случае, шел он медленнее, чем обычно, да и глаза были сонные Господи, только получилось бы все!»
— Палач, хоть из наших, — хмуро сказал мясник, когда они спускались в город, — ни один из чистых ведь такой работой заниматься не будет, — но, сука, не местный — его с юга даймё привез, давно еще. А то бы, — Хидеки-сан засучил рукав простого черного кимоно, — я бы с ним поговорил, по-свойски. А вы не волнуйтесь, сэнсей, — добавил он, — ребята, что в яму будут спускаться, хорошие — даймё и не догадается ни о чем.
На стене чисто убранного, подметенного сарая на заднем дворе лавки висело распятие.
— Вот как славно, — пробормотал отец Франсуа, и ласково взглянув на Мияко, что стояла с тряпкой в руке, велел: «А вы, милая, идите, отдохните, скоро и месса уже, там встретимся».
Посмотрев ей вслед, он перекрестился и, вздохнув, прошептал: «Господи, прими душу праведника под крыло свое».
Отец Франсуа опустился на колени и, раскрыв маленький, в ладонь молитвенник, перебирая четки, грустно сказал: «И ведь крест там даже не поставить, мессу- то поминальную я отслужу, а все равно — потом и забудется, где могила его. А человек свою жизнь за других людей отдал, вот как, — священник вздохнул, и, наклонив голову, попросил: «Избавь его от страданий, Господи, ведь можешь же ты».
Дайме зашел в комнаты Масато-сан и велел оставшейся на пороге охране: «Архитектора мне позовите». Он заглянул в общую комнату и застыл — свиток со стихами Сайгё так и висел в углублении на стене. Масамунэ-сан, потянувшись, снял его, и велел, заслышав сзади осторожный кашель: «Так. Выбросить все отсюда, сжечь, — все, татами, весь хлам, что тут еще остался, и потом — перестроить».
— Как? — непонимающе спросил архитектор.
— Как хотите, — холодно ответил даймё, — но, чтобы я этого крыла больше не узнал. Узнаю — ваша голова будет украшать собой рынок, там, — он махнул рукой вниз, — наколотая на пику.
Вернувшись к себе в кабинет, он повесил свиток на стене, и, приказав, чтобы ему принесли все для чайной церемонии.
— Да, — подумал даймё, — он тогда написал два, и один подарил мне — он до сих пор тут. Мне бы так никогда в жизни не удалось, я плохой каллиграф, а он — отличный, и у него были самые красивые руки, из всех, что я видел. Быстрые, ловкие, он еще шутил, что, мол, недаром с шести лет кошельки резал. И фехтовал он гораздо лучше меня. Стихи, правда, не писал, но поэзию понимал — как никто другой.
— Ах, Масато, Масато, теперь и поговорить не с кем будет. Придворных, — даймё поморщился, — льстецов, подхалимов, — хватает, что здесь, что в Эдо, что в Киото. А друг у меня такой был один, — даймё отпил чаю, и, вздохнув, пробормотал строки Сайгё:
Туман на поле, Где молодые травы сбирают, До чего он печален! Словно прячется юность моя Там, вдали, за его завесой.«Вот и кончилась моя юность, — подумал даймё. «Пока Масато был рядом — нам всегда было по двадцати одному году, как тогда, в Эдо. Мы же с ним еще выпили, в первый же вечер после того, как Токугава выпустил его из тюрьмы, и читали друг другу всю «Горную Хижину» — почти до рассвета».
Он поднялся, и, еще раз посмотрев на свиток, пошел обедать с придворными.
— Мияко-сан, — Хосе опустился рядом с соломой, на которой лежала женщина, и нежно взял ее за руку, — я вас прошу, не надо плакать. Он не страдает, правда.
Женщина всхлипнула, и, вытерев, распухшие от слез глаза, горько сказала: «Я хочу туда подняться, Хосе-сенсей. Пожалуйста, не отказывайте мне, я прошу вас. На моих руках умерла дочка, я выдержу, обещаю вам.
— Мияко-сан, — он погладил горячий, сухой лоб, — не надо. Там охрана замка, там даймё может прийти, вас могут узнать. Это опасно.
— Так что, — она закусила губу, — мне и не попрощаться с ним теперь?
Хосе сглотнул и ответил: «Когда все закончится, — уже скоро, поверьте, — я вас туда отведу. К тому времени стражу снимут. А потом мы пойдем в Нагасаки, вместе. Там порт, кораблей больше. Папа завещал мне о вас заботиться, так что я вас не брошу, не бойтесь».
— Зачем это? — тихо проговорила Мияко-сан, глядя ему в глаза. «Зачем теперь все?»
Хосе помолчал и попросил: «У меня сегодня на приеме много матерей с детьми, а вы с детками отлично управляетесь, я сам видел. Пойдемте со мной, поможете мне, хорошо? Я вас у Хидеко-сан ждать буду тогда».
Он вышел, а Мияко, сев, обхватив колени руками, чуть раскачиваясь, прошептала: «Вы бы ведь хотели, чтобы я жила дальше, да? Да, сэнсей? Я буду, обещаю вам, буду — просто без вас так пусто — как в доме, из которого уехал хозяин".
Женщина вздохнула, и, оправив кимоно, выйдя во двор, плеснула себе в лицо холодной водой из деревянного ведра.
— Детки, да, — улыбнулась она печально, — там матери молодые, пугаются, когда они плачут, да и не умеют их держать правильно, пока еще.
Она, даже не нагибая головы, выскользнула в ворота, что вели на узкую, грязную улицу квартала неприкасаемых, и затерялась в шумной толчее рынка.
Даймё посмотрел на опускающееся за горы солнце, и, махнув рукой, велел палачу:
«Обрезайте!».
Тот, примерившись, рубанул по толстой веревке мечом. Снизу, из ямы раздался плеск и Масамунэ-сан с отвращением скривился.
— Поднимите крышку, — приказал он, двоим эта, что стояли с деревянными лестницами, — спуститесь туда, и посмотрите — мертв он, или нет. «Если еще жив, — подумал даймё, — велю отрубить голову, достаточно он мучился».
Снизу донеслось невыносимое зловоние и писк крыс. Дайме едва заставил себя подойти к краю ямы, и взглянув вниз, чуть не отшатнулся — бурая масса на дне кишела белыми, извивающимися личинками мух. «Ну да, — вспомнил даймё, — они тут день на солнце гнили еще».
— Мертв, — ваша светлость, — донесся до него голос эта. «Не дышит».
— На спину его переверните, — велел Масамунэ-сан. Он посмотрел в остановившиеся, темные, глаза священника и коротко приказал: «Засыпать тут все».
Вернувшись в замок, он позвал управляющего и сказал, сцепив пальцы: «Так. Истопить фуро, и есть же у меня там, в женском крыле девственница какая-нибудь? Ну, я помню, мы брали кого-то на случай, если Марико-сан не подойдет».
— Конечно, ваша светлость, — поклонился управляющий, — она все еще тут.