"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Принеси мне воды, водки, иголку с нитками и тряпок, — велел Элияху.
— Больно будет? — испуганно спросил парень, глядя на свои окровавленные пальцы.
— Не больнее, чем сейчас — уверил его подросток.
Гриша, державший свечу, одобрительно сказал, глядя на ловкие, длинные пальцы: «Хорошо это у тебя получается, Илюха, тебе бы кошельки резать, или по карманам шарить, хотя сие дело детское».
— Нет уж, — расхохотался Элияху, — я лучше вон, таким заниматься буду. Все, — он разогнулся, — теперь стакан водки выпей, и спать. И никуда не ходи, лежи, — он потрепал парня по плечу.
«Скоро все заживет».
Уже наверху, вдохнув запах пирогов, Элияху сказал: «Что-то я и проголодался уже».
— Сейчас пожуем, — уверил его Гриша. «Я тоже, опосля дела, всегда есть хочу. А Егорке, — он кивнул на подпол, — я потом отнесу, как проснется он».
Подросток вышел из кухни с мисой, и, присев, сказал:
— Сейчас уже и мальчишки приходить зачнут, ну, разносчики наши. Два десятка с лотков торгует, а еще на Каретный Двор надо отнести, стрельцам — тако же, в лавки, что вокруг. И на обеде то же самое, да еще и сюда, в кабак, народ прет, — он разломил свежий, горячий пирог с визигой и добавил: «Опосля поста скоромные будем печь. Когда царь Борис Федорович Годунов жив был, за курником и кулебякой из Кремля присылали, да и сейчас тоже, — Гриша облизнулся, — царь до наших пирогов большой охотник.
Элияху вдруг спросил: «А ты как думаешь, победит войско под Смоленском, али нет?»
Гриша усмехнулся: «Вряд ли, видел я, то войско. Я тебе так скажу, как самозванец на Москве царствовал, тут столько поляков было, что у нас двери не закрывались. И золотом платили.
Наши-то, из Немецкой слободы, что тут живут — уже ученые, торгуются, да и кошелек у них просто так не срежешь — рот по сторонам не разевают.
— Однако, — подросток серьезно взглянул на Элияху, — надоела уже эта смута. А коли сейчас, под Смоленском, поляки наше войско разобьют, она опять начнется. Ладно, пойду, посплю, всю ночь в этом Замоскворечье отирались.
Элияху проводил его глазами, и, закинув руки за голову, подумал: «А если и вправду отец Марьи там? Как его искать-то теперь? Пойду, схожу еще раз на площадь Красную, послушаю, что народ говорит».
На Воскресенском мосту было шумно, под каменными колоннами раскладывались торговцы, было слышно ржание коней и чей-то заливистый мат. «Ну, тут хоть замостили, — подумал Элияху, глядя на тихую, зеленую реку, что текла под высокими, красного кирпича стенами Кремля. «И на площади тоже — бревна под ногами лежат. Хорошо, что сухо сейчас, осенью, тут, наверное, все в грязи тонет».
Он вскинул голову и посмотрел на Троицкую церковь — разноцветные, изукрашенные золотом купола, переливались, сверкали в утреннем солнце. «Идолопоклонники, — вздохнул подросток. «Еще и крест приходится носить, и шапку снимать, и в церкви тоже — захожу. Ну да папа мне рассказывал, что евреи в Испании так делали. Ничего, недолго потерпеть осталось».
Элияху прошел мимо пушечных раскатов и, наклонив голову, полюбовался огромным, мощным орудием, что стояло у возвышения. «Лобное место, да, — вспомнил подросток. На другой стороне площади, напротив Кремля, распахнулись двери больших, каменных торговых рядов и толпа хлынула внутрь.
— Как у нас в Кракове, — одобрительно подумал Элияху, и купив за полушку румяный калач, кусая его, присел на ступеньки у входа. «Смотри-ка, — удивился он, — тут тоже кабак есть. Ну да закрыто еще, конечно».
Он взглянул в сторону Воздвиженки и пробормотал: «Еще раз туда сходить? Так я вчера все обошел, пусто, никого нет».
С Воскресенского моста донеслись чьи-то отчаянные крики, и всадник, на тяжело дышащей, загнанной лошади, пронесся сквозь площадь, сшибая лотки, и скрылся во Фроловских воротах Кремля.
— Что, что такое? — торговцы кричали, поднимая свой товар.
Какой-то мальчишка забрался на деревянную крышу моста, и закричал: «Поляки разгромили наше войско при Клушине! Брат царя бежал с поля боя! Гетман Жолкевский идет на Москву!»
— Трус! Изменник! — раздался с Лобного места низкий мужской голос. «Закрылся в Кремле, вместо того, чтобы воевать! Не нужен нам такой царь!»
Мальчишки, разносившие квас и пироги, побросали свои лотки, и стали оглядываться в поисках булыжников. «Бросай свой калач! — какой-то парень толкнул Элияху в плечо.
«Пошли, сейчас по Фроловским воротам лупить будем, разобьем тут все!»
Подросток быстро прожевал, и, приняв предложенный ему булыжник, искоса взглянув на Лобное место, — увидел за спинами людей маленького, неприметного мужчину в темном, суконном кафтане. Тот стоял, засунув руки в карманы, слушая возбужденные крики и мат.
— Ты нам больше не царь! — завизжал кто-то, и мощные створки Фроловских ворот затрещали под ударами камней.
Мужчина улыбнулся, и, погладив светлую бородку, спрыгнув вниз, — исчез в толпе, где уже передавали из рук в руки вилы и колья.
Татищев оглядел тех, кто в избе и коротко сказал: «Так. Ты, Михайло Глебович, — обратился он к Салтыкову, — иди на Лобное место, там Ляпунов уже со своими людьми кричит.
Присмотри, чтобы они супротив поляков ничего не говорили, ну, или поменьше хоша бы».
— Может, Шуйского, это… — князь Мстиславский испытующе посмотрел на Татищева. «Ну, как самозванца первого».
— Ну нет, — резко ответил мужчина. «Для чего новому царю свое правление с крови начинать, Федор Иванович? Царь добровольно примет монашеские обеты, тако же и царица. Вы, Иван Никитич, — он чуть поклонился боярину Романову, — отправьте людей в Лавру, — пусть проследят, чтобы она никуда оттуда не двинулась».
Мстиславский огладил бороду и поднялся:
— Пущай Ляпунов сотоварищи себя Земским собором объявляют, а мы там появимся, и скажем, мол, мы народа верные слуги, решили не возводить на престол царя из бояр, не множить смуту, а присягнуть Владиславу, как и договорено было. И пошлите кого-нибудь навстречу полякам, предупредить их, что мы ворота откроем. А вы куда, Михаил Никитович? — обеспокоенно спросил он, увидев, как Татищев надевает кафтан.
— В Кремль, — хохотнул тот, — с бывшим царем напоследок повидаться.