Вельяминовы. Начало пути. Книга 3
Шрифт:
Джон потрепал по холке своего жеребца и велел: «Жди!». «Такой туман, не зги не видно, — пробормотал мужчина, идя к сторожке. Вокруг было пустынно, мокрая, в росе, зеленая трава, шуршала под ногами. «Даже птицы еще не начали петь, — подумал он, сбрасывая плащ.
«Зябко как, — он подышал на руки и остановился — высокий человек, в темном камзоле и белой рубашке, едва виднеясь в серой дымке, быстро спускался к ручью.
— Это не капитан Кроу, — подумал Джон. «Тот выше и плечи у него гораздо шире. Это…»
Человек остановился поодаль и, встряхнув головой,
— Я пришла с тобой драться, — сказала жена, поднимая шпагу. «Я сестра Николаса, я имею полное право его заменить, как это принято».
— Я не буду с тобой драться, — он посмотрел в зеленые, разъяренные глаза. На белых щеках девушки играл легкий румянец. «Езжай домой, — он отвернулся, и услышал холодный голос:
«Трус! Ты сам боишься, любви и другим не позволяешь любить! Дважды трус!»
— Ах, ты! — он, сам не понимая, что делает, потянулся за своей шпагой. Клинки скрестились, и Белла высокомерно улыбнулась: «Тебе со мной не равняться, герцог Экзетер!»
Они закружились на поляне и Джон подумал: «Она и вправду — отлично фехтует. Смотри-ка, шпагу Ворона взяла. Какая она красавица все-таки. Она меня сейчас загоняет — она младше и выше. Ничего, — он сделал выпад и вдруг услышал что-то далекое, давнее, из детства.
Золотоволосый, изящный мужчина потрепал его по голове: «Отлично, Джованни. И помни — это хорошо, что ты маленького роста. Маленькие — они в бою быстрее и поворотливей, пока твой противник поймет, что намерен делать, ты уже раза три его проткнешь шпагой».
— Вы так искусно фехтуете, синьор Маттео, — восторженно сказал мальчик, умываясь.
Ореховые, красивые глаза телохранителя вдруг погрустнели: «Меня отец мой покойный учил, Джованни. А он — таким воином был, каких сейчас и не встретишь. Помнишь, мы с тобой о римлянах читали, когда они осадили крепость в Святой Земле, и ее защитники решили умереть, но не сдаться в рабство?
— Да, — сказал мальчик, подняв темноволосую голову, — они убили своих жен и детей, а потом — и самих себя, чтобы умереть свободными. Таким был ваш отец, синьор Маттео?
— Да, — тихо ответил мужчина. «Да, Джованни».
— Кто, — тяжело дыша, спросила Белла, — тебя учил этому выпаду?
Клинки зазвенели, и Джон ответил: «Твой дедушка Мэтью, он был моим телохранителем в детстве. А его учил отец».
— Меня тоже, — Белла стиснув зубы, парировала его удары, — учил дедушка Мэтью. Мы с тобой в этом похожи, Джон.
Она и не заметила, как шпага мужа, метнувшись вбок, чиркнула по ее руке. «Господи, — Джон опустил свое оружие, — я тебя ранил, Белла, господи, прости меня, пожалуйста».
— Это царапина, — отмахнулась она, и, велела: «Ну, что стоишь! Продолжай!».
— Упрямица, — пробормотал Джон, и, едва успев взять свой клинок, охнул — шпага Беллы вонзилась ему в плечо.
— Я не хотела, — растерянно пробормотала она. «Джон, я не хотела, я случайно….»
— Случайно, — он опустил шпагу, и, сделав шаг к жене, взял ее за руку, повторив: «Случайно».
— У тебя кровь, — она вся дрожала. «Надо перевязать, Джон».
— Царапина, — лениво сказал он, и, отбросил свою шпагу на траву. Он подтянул жену ближе, и поцеловал ее — долго, глубоко, так, что она едва успела простонать: «Господи, Джон, что….»
— Вот это, — он скинул с нее камзол, и, взявшись за ворот рубашки, разорвал ее. «И еще вот это, — он приник губами к высокой, маленькой, девичьей груди. Под одеждой она была горячей, — обжигающей, — и пахло от нее — розами, едва уловимо, еле заметно. Джон взял губами медвежий клык, что висел в начале стройной шеи, и, наклонив голову, поцеловал царапину на белой руке.
— Джон, — она потянулась снять с него рубашку, — у тебя же кровь, дай мне, — она прижалась губами к его плечу, и мужчина застонал, расплетая ей косы. «Пожалуйста, Белла, пожалуйста, не надо меня мучить, — они опустились на траву. Белла, откинув голову, задрожав ресницами, шепнула: «Нет, это ты — не мучай меня, Джон».
— Господи, да что это? — успела подумать девушка, а потом не было ничего, — кроме его голоса, его рук, его дыхания, и она, успев услышать: «Я так люблю тебя, Белла, так люблю! — закричала — громко, освобождено.
— Я люблю тебя, — повторял Джон, — слышишь, люблю, больше всего на свете, больше жизни!
Белла, пожалуйста, никогда, никогда, не покидай меня!
— Не покину, — она тяжело, со всхлипами дышала, обнимая его. «Господи, Джон, да что же это, что это такое!»
Она внезапно раскинула руки, выгнувшись, крича, вырывая траву, кусая губы. «Да! — крикнула Белла. «Да, я люблю тебя, еще, еще, пожалуйста, хочу еще!»
— Будет, — Джон поднял ее на руки и понес в сторожку. «Будет столько, сколько ты захочешь, любимая». Даже не оглянувшись на шпаги, что валялись в траве, он опустил засов на двери, и, не видя ничего вокруг, прижал ее к стене, срывая одежду.
— Теперь я, — приказала Белла, целуя его, опускаясь на колени. Он и сам закричал, прижимая к себе темноволосую, растрепанную голову, а потом, укладывая ее на сухое, пахнущее летом и цветами сено, целуя ее ноги, — от тонкой щиколотки до белой, нежной кожи повыше, сказал: «Никуда тебя не отпущу, поняла, дочь Ворона? Никуда и никогда».
— Я и не собираюсь, — она подняла длинную ногу на его плечо и вдруг охнула: «У тебя там рана».
— Я потерплю, — усмехнулся Джон, и Белла, почувствовав его, томно застонав, сказала:
«Теперь все так, как надо, так хорошо, так хорошо».
— Теперь, — Джон наклонился и прижал ее к сену, — так будет всегда. А сейчас лежи, я сам все сделаю, — он взялся зубами за стройную шею, и жена, задрожав, широко раздвинув ноги, спросила: «А потом?»
— А потом будет еще кое-что, — он закрыл ей рот поцелуем, и Белла, обняв его, вдруг ощутила свежий ветер, что бил ей в лицо, и увидела ревущие, тяжелые валы океана. «На марсе, да, — подумала она, раскинув руки, сладко крича. «Так было на марсе, в шторм. Свобода, и счастье, и вся жизнь впереди».