Вельяминовы. За горизонт. Книга 2
Шрифт:
– Они не дети, хотя с этим тяжело примириться. Они взрослые люди, и сами во всем разберутся… – Джо тем не менее ехал в Конго:
– Должно быть, он понял, что для Маргариты деньги неважны. Или он еще мучается, потому, что его отец был шпионом русских? Но дети за отцов не отвечают, иначе чем мы лучше сталинских палачей? И среди камней растут цветы… – на него пахнуло горьковатым ароматом лаванды. Гольдберг нарочито бодро сказал:
– Оделись, вот и славно. Держите кофе, я отмечу календарь визитов к врачу. У меня много дел, но вашу беременность
– Летнее дитя получится, – ласково сказал Эмиль, – летом в поселке все цветет, мадемуазель Лада. Будете гулять с малышом в сквере, а насчет документов не волнуйтесь, – он повел рукой, – Париж и Лондон вам придумают легенду насчет мужа. Люди у нас консервативные, к незамужней учительнице с внебрачным ребенком никто детей не отправит… – сгорбившись на стуле, Лада покачала головой:
– Вы не понимаете. Вы, наверное, думаете, что это ребенок… – она помолчала, – месье де Лу… – Гольдберг так не думал:
– Мишель порядочный человек. Случилось то, что случилось, он позволил себе увлечься, но он никогда бы не развелся с Лаурой. Знай он о ребенке, он бы поддержал Ладу, она бы не чувствовала себя одинокой… – он видел тоску в больших глазах:
– Нет, это не его малыш. Лада не стала бы его обманывать, тем более, кажется, у них все закончилось… – он успокаивающе сказал:
– Мадемуазель Лада, я врач. Я ничего такого не думаю, я обязан лечить всех, я давал клятву Гиппократа… – она выпрямила спину:
– Даже отродье палача и убийцы, сталинского выкормыша, месье Эмиль? Человека, лишившего вас жены и детей, пытавшегося вас убить… – он снял пенсне. Лада смотрела в темные, окруженные глубокими морщинами глаза:
– Он на год младше месье де Лу, ему сорок шесть. Русские и вторую жену его убили, в Будапеште. То есть ранили, она скончалась в Вене… – Гольдберг выдвинул ящик стола:
– Вообще надо пойти в курительную комнату, – сварливо сказал он, – я сам писал правила внутреннего распорядка больницы, но позволю себе их нарушить… – щелкнула зажигалка, Эмиль откинулся в кресле:
– Расскажу вам кое-что про сорок пятый год… – весной сорок пятого, после освобождения Мон-Сен-Мартена, Эмиль принимал роды у жены одного из шахтеров:
– Это был первый ребенок, появившийся здесь на свет после оккупации, – сказал он Ладе, – ребята тогда еще не сдали оружие. Они устроили салют под стенами госпиталя. У нас шел ремонт, немцы после себя оставили разор и запустение… – выслушав историю, Лада сглотнула:
– И никто, ничего не знает… – Эмиль отозвался:
– И не узнает. Еще в сорок четвертом году, поняв, что ждет ребенка, она передала со связником записку для мужа… – муж женщины, бежавший из концлагеря на шахтах, воевал в отряде Гольдберга. Лада подалась вперед:
– Она не хотела операции? Но ведь это был ребенок… – она помолчала, – от немца, плод насилия… – Гольдберг хорошо помнил свадьбу женщины, весной сорокового года:
– Перед началом оккупации. Она едва пару месяцев прожила с мужем, как разразилась война… – он покачал головой:
– Они верующие католики. Любой ребенок Божий дар, мадемуазель Лада. И речи не шло об операции. Мы сделали вид, что муж ее тайно навещал… – он отпил кофе:
– Получился прекрасный мальчишка, ему четырнадцать. У него двое младших братьев и сестра, – он сочувственно взглянул на Ладу, – отличная семья. Мальчик никогда ничего не узнает. Вообще, знают только его родители и я… – Лада вздохнула:
– А немец, его отец? То есть так называемый отец… – Гольдберг хмыкнул:
– В его родной город отправили гроб с его телом. Я говорил, что шахтеры серьезные люди. И потом, мадемуазель Лада, – он прикурил новую сигарету, – вы любили отца малыша, то есть… – Эмиль прервался, – господина Эйтингона… – она всхлипнула:
– Я ошибалась, я не должна была… – большая, теплая рука легла на ее руку:
– Над такими вещами мы и вовсе не властны… – тихо сказал Гольдберг, – но дети ни в чем не виноваты, мадемуазель Лада… – он вспомнил покойную Элизу:
– Она любила Кардозо, и только потом услышала о его предательстве. Но я уверен, что Маргарита ничего не узнает… – Лада шепнула:
– Но мне придется лгать, притворяться перед поселком, изображать, что у меня был муж, что я его потеряла… – Эмиль подумал об одиноких вечерах в кабинете, в компании радиолы и папок с историями болезней:
– Девчонки засыпают с петухами, а я занимаю голову работой. С Цилой мы устраивались в гостиной. Она читала свое, для доктората, вязала, или шила, приносила мне кофе… – он услышал легкие шаги, увидел золотящиеся в свете торшера волосы:
– Я не должен так делать, – сказал себе Эмиль, – это не благородный поступок, девочка в отчаянном положении. Но брак будет фиктивным, мы только сходим в мэрию. Гражданские союзы легко расторгнуть, мы не венчаемся, не ставим хупу. Комнат в особняке много, двойняшки любят Ладу, тянутся к ней. Потом она встретит того, кто ей придется по душе, мы разведемся… – он потушил сигарету:
– Можно не изображать, мадемуазель Лада. Вы можете выйти замуж за меня.
Светлые и темные волосы смешались, двойняшки прикорнули на коленях у Лады. Девочки принесли в гостиную кукол, потрепанные, детские книжки на французском и английском языке, исчерканные цветными карандашами:
– Когда Маргариту прятали в подвалах замка, – зачарованно сказала Роза, – папа привозил ей саквояжи игрушек и книжек. Представляете, тетя Лада… – девочка распахнула большие, темные глаза, – Маргарита три года жила одна, только с Гаменом, то есть с отцом нашего Гамена. У нее был садик, летом она выбиралась наверх, в развалины… – Элиза зачастила:
– Виллем в это время был в сиротском доме в России. Но у нас в Мон-Сен-Мартене нет сирот, и никогда не будет… – Лада заставила себя не касаться живота: