Вельяминовы. За горизонт. Книга 2
Шрифт:
– Девочки пока ничего не знают ни о ребенке, ни о браке. Он… месье Гольдберг, сначала хочет их подготовить… – Лада думала, что церемония в мэрии состоится после нового года. Она не ожидала, что все случится так быстро:
– Нет смысла тянуть, – сказал месье Гольдберг в больнице, – с хозяином ваших комнат я договорюсь… – он взглянул на хронометр, – мэрия работает до пяти вечера… – он пошевелил губами, – операция у меня в два часа дня. Мы все успеем… – Лада не верила своим ушам:
– Но надо… – оглянувшись, девушка понизила голос, –
– Зачем? Пусть спокойно встречают новый год, о случившемся они узнают позднее. Уверяю, – он коротко улыбнулся, – никто не станет вас подозревать в дурных намерениях. Нет нужды шептать, в моей больнице нет жучков… – двойняшкам Гольдберг объяснил, что мадемуазель Лада проведет с ними новый год:
– Видите, мы оставили елку, – ласково сказал Эмиль, – вас ждут подарки, в добавление к ханукальным… – девочки показали Ладе, как зажигать свечи:
– Всего их восемь, – деловито сказала Элиза, – Ханука идет восемь дней. Восемь и девятая, служка… – девчонки пыхтели, аккуратно поджигая тонкие свечи:
– Папа принесет нам сюрпризы, – добавила Роза, – он нам каждый вечер что-то дарит… – после быстрой церемонии в мэрии Гольдберг распорядился:
– Складывайте вещи, завтра я пригоню сюда мой… – он запнулся, – наш форд. Впрочем, у вас немного пожитков… – Лада пришла в особняк пешком, с саквояжем. Завидев ее, девочки обрадовались:
– Вы у нас поживете на праздники… – Элиза обняла ее за шею, – папа нам звонил из больницы. Мы приготовили вам комнату, тетя Лада… – девочки не забыли мыло и полотенца, положили в постель саше:
– Маргарита нас обучила вышивать, – гордо сказала Роза, – в школе мы ходим на уроки домоводства. Смотрите, тетя Лада, я сама вышила, крестиком… – они теребили Ладу, касаясь ее твидовой юбки, шерстяного кардигана, крепко держа ее за руки. Она чувствовала тепло детских ладошек:
– Им нужна мать. Они были совсем малышками, когда умерла мадам Цила… – девочки показали ей собрание фотографий на стенах детской:
– Меня в честь тети Розы назвали… – Роза рассматривала фотографию первой хупы отца, – она носит свадебное платье де ла Марков. Смотрите, какая она красивая, тетя Лада, словно царица… – городской сквер окружили танки и военные виллисы, солдаты держали свадебный балдахин:
– Это значит по-английски, «Только поженились», – хихикнула Роза, показывая на буквы, выведенные на капоте виллиса, – за рулем дядя Меир, он недавно погиб… – девочка подперла мягкую щечку рукой:
– У него осталась дочка, Ирена, наша ровесница. Мы с Элизой написали ей письмо… – девочка оживилась:
– Маргарита тоже в этом платье повенчается с Джо… – Элиза встряла:
– Может быть, и не с ним. И невеста Виллема будет в нем венчаться. Виллем, наверное, женится на аристократке. Вы знаете, что Джо граф… – девочки захлопотали:
– Давайте, мы вам расскажем всю родословную… – родословное древо в тяжелой рамке с золочеными завитушками висело на стене гостиной:
– Это из замка, – сообщили девочки, – но туда добавляют новые строчки. Смотрите, Ирена… – нежный пальчик остановился, – а вот и мы. Тетя Марта сказала, что мы тоже семья. Мы получаемся самые младшие… – на полдник Лада сварила девочкам какао:
– Вечером я испеку бриошь, – пообещала она двойняшкам, – завтра мы сделаем русский салат, утку, приготовим мильфей для нового года… – она чувствовала странное спокойствие. Об Эйтингоне Лада думать не хотела:
– Мальчик или девочка будет считать отцом его… месье Гольдберга. Проклятый убийца, палач, никогда ничего не узнает… – двойняшки сопели, Ладу тоже клонило в сон:
– Почти девять вечера, – поняла она, – мы поужинали, а месье Эмиля все нет. Он в восемь утра приходит в госпиталь, и раз в неделю дежурит… – на время дежурств Гольдберга в особняке ночевал кто-то из больничных сестер:
– Но теперь этого не нужно, теперь есть я. Месье Эмиль очень много работает… – зевнув, она закрыла глаза.
Мягко щелкнул дверной замок. Гамен, лежащий на ковре, только слегка пошевелился. Скинув пальто, Гольдберг заглянул в гостиную. Белокурые волосы рассыпались по ее плечам, она дремала. Девчонки, свернувшиеся клубочком у нее под боком, крепко спали. Оплывали ханукальные свечи, перемигивалась гирлянда на елке:
– В рефрижераторе осталась курица, – вспомнил Гольдберг, – я сам ее вчера делал. Разогрею, ничего страшного. Пусть малышки спят, пусть она… Лада, отдохнет. Она волновалась, бедная девочка, но теперь все будет хорошо…
Осторожно ступая, он пошел на кухню.
Часть седьмая
Израиль, март 1960
Иерусалим
Зашуршала фольга. В низкой комнате с белеными стенами запахло шоколадом. Бородатый парень, устроившийся на подоконнике, пробормотав благословение, запихнул себе в рот конфету. В углу громоздились разоренные корзины с мишлоах манот, подарками для закончившегося вчера Пурима. На полу валялась подсохшая кожура мандаринов, разорванная оберточная бумага, обрывки атласных лент.
Окно чердачного этажа выходило на крыши Меа Шеарим. В синем небе сияло весеннее солнце, небо расписали следы самолетов. Рядом с парнем стоял эмалированный тазик. Зима закончилась, но и в марте в Иерусалиме могли пойти дожди. Потолок в комнате давно прохудился. Аарон подмазывал его, но после особенно сильного ливня по побелке расползлось большое пятно.
Оглянувшись на дверь, парень потянул из кармана капоты сложенную вчетверо газету. Светская пресса в ешиву не допускалась, ученикам разрешали читать листки на идиш, издающиеся в Меа Шеарим. Толкаться у газетных ларьков на близлежащей улице Яффо было опасно: