Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Тише. Тебе двадцать шесть, ты рвешься в бой… – Яннсенс коротко усмехнулся, – но словом тоже можно воевать. Ваши идеи насчет теологии освобождения, – он повел рукой, – пришлись ко двору. Твой русский язык тоже пригодится. Не забывай… – он понизил голос, – мы пока не открыли Второй Собор, скоро нас ждет еще один конклав… – всему Ватикану было известно, что Его Святейшество, страдающий раком желудка, наотрез отказывается от операции:
– Он боится не выйти из наркоза на девятом десятке лет, – подумал Шмуэль, – вообще монсеньор Яннсенс прав. Надо освещать заседания Собора в прессе,
– Серый прелат, – хмыкнул он, – до кардинала я еще не дорос… – иезуиты разрешали членам ордена носить светскую одежду. Миланские костюмы Шмуэля отличались только белоснежными, особого покроя рубашками, с пастырским воротничком:
– В общем, дядя Эмиль… – он принес в кабинет Гольдберга два капуччино, – пока я остаюсь в Риме. Приезжайте, – он замялся, – если не с тетей Ладой, то с девчонками… – в Мон-Сен-Мартене Шмуэль с удовольствием возился с дочками дяди Эмиля. Он заменял местных кюре на занятиях по катехизису и организовал скаутский поход для клубного кружка:
– Ты хороший учитель, – весело говорил дядя Эмиль, – дети к тебе тянутся… – Шмуэль кивнул:
– Мой духовник, отец Войтыла, тоже так считает, но с приказами ордена не спорят… – Гольдберг отхлебнул из своей чашки:
– Все равно, ни у меня, ни у Лады такого кофе пока не получается… – он протер очки носовым платком, – а что касается визита в Рим, то пусть Мишель немного подрастет. Без Лады, даже с твоей помощью, мне одному с тремя девицами будет трудно… – Шмуэль знал, почему жена дяди не ездит дальше Остенде:
– У нее новые документы, для СССР она умерла на мостовой Фридрихштрассе. Понятно, что она боится появляться в местах, где можно нарваться на русских… – он занимался с Ладой русским языком. Женщина хвалила его произношение:
– У меня мягкий акцент, вроде польского или украинского. Я сойду за выходца откуда-нибудь с Карпат… – Шмуэль не оставлял мысли о тайном визите в СССР:
– Во-первых, тамошним верующим нужна помощь, а во-вторых… – он искоса посмотрел на Гольдберга, – дядя Эмиль о таком не упоминает, но видно, что он думает о девочках, Аннет и Надин… – тетя Лада, как ее называл Шмуэль, была всего на три года его старше, однако отец Кардозо не относился к ней, как к ровеснице:
– Она… – Шмуэль поискал слово, – она стала похожа на здешних женщин. В Мон-Сен-Мартене всегда очень консервативно одевались. Тетя Марта хотя бы носит джинсы, а тетя Лада всегда ходит в юбках или платьях… – жена дяди улыбалась:
– Здесь так принято, милый. Но девчонки бегают в шортах, на это внимания не обращают… – по вечерам Шмуэль обедал дома у Гольдбергов или шел с коллегами по комиссии в один из поселковых кабачков. В Мон-Сен-Мартене помнили и его и старшего брата:
– Иосиф в армии, – объяснял он пожилым шахтерам, – у него засекреченное подразделение, как у Виллема… – весь поселок считал, что молодой барон служит в войсках ООН:
– Я точно ничего не знаю, – разводил руками дядя Эмиль, – Маргарита в Леопольдвиле, а он где-то на южной границе Конго. Он пишет на север, но нечасто. Джо утверждает, что у него свое дело по разведке полезных ископаемых… – в Мон-Сен-Мартене ждали возвращения Виллема домой:
– Поселок рассчитывает на торжественную свадьбу, – рассмеялся Гольдберг, – в присутствии коронованных особ и европейской аристократии… – допив кофе, он прислушался:
– Вроде Лада закончила с провизией. Теперь смотри, – Эмиль подтянул к себе растрепанную историю болезни, – плохо, что я уезжаю, когда больная при смерти, но, честно говоря, мое присутствие ничего не изменит… – две недели назад одна из монахинь, паломниц из Рима, перенесла тяжелый инсульт:
– Ей почти восемьдесят лет, – вздохнул Гольдберг – я вообще удивляюсь, как она добралась сюда на костыле… – товарки матери Фелиции, кармелитки, объяснили, что пожилая женщина три года назад, упав на монастырской кухне, сломала бедро. Шмуэль щелкнул зажигалкой перед сигаретой дяди:
– Она на седьмом десятке лет тайно покинула Польшу, когда ей отказали в паломнической визе. Может быть, она еще оправится… – Эмиль покачал головой:
– Вряд ли. Она в параличе, заговаривается… – он помолчал, – то есть в ее словах почти ничего не понять… – больная шептала что-то по-польски. Гольдберг разобрал, что речь идет о грехе:
– Она хочет в чем-то признаться перед смертью… – Эмиль подытожил:
– В общем, будь рядом с ней. Кроме тебя, польского языка здесь никто не знает. Она сможет исповедоваться, если придет в себя, пусть и ненадолго… – с улицы раздался гудок форда. Эмиль крикнул в сторону раскрытого окна:
– Роза, марш назад… – Лада не водила, он был уверен, что старшая дочь устроилась на переднем сиденье, – у тебя еще ноги до педалей не достают. Я сейчас приду и поедем… – Гамен заливисто лаял. Гольдберг потянулся за твидовым пиджаком:
– Вы носите джинсы, дядя Эмиль, – Шмуэль распахнул перед ним дверь кабинета, – насчет вас в поселке не перешептываются… – Гольдберг подмигнул ему:
– Попробовали бы они судачить насчет командира. Я и шорты ношу, но только в Израиле. Я в отпуске, что хочу, то и надеваю, в том числе и джинсы…
Почти не прихрамывая, он сбежал по ступеням к блестящему, вымытому девчонками форду.
Остенде
Серый простор моря освещали вспышки далекой грозы. Ветер мотал на балконе полосатые купальники двойняшек, трогательные, отделанные кружевами, кофточки Мишель.
Малышка спала в походной кроватке. Гамен сопел на полу, уткнув нос в лапы, подергивая закрученным в бублик хвостом:
– Сейчас ливень хлынет, – озабоченно сказала Элиза, – надо снять вещи…
Они вернулись в номер перед ужином, загоревшие за день, испачканные песком и мороженым, с выпрошенными у отца браслетами из ракушек. Волосы девочек пахли мокрыми водорослями и солью. Они несли сетку с ведерком и грабельками младшей сестры.
Мишель зевала, уцепившись за шею отца:
– Она заснула за столом, на руках у мамы Лады, – Роза бросила взгляд в сторону кроватки, – но сначала доела пюре… – Мишель не жаловалась на аппетит. В поселке ее ласково называли булочкой: