Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
Встретив Джо в аэропорту Орли, месье Вербье заметил:
– Надеюсь, ты помнишь, что твой младший брат родился на территории СССР. Наша страна считает его советским гражданином, а советский гражданин должен жить на родине… – русский со значением добавил:
– Пьеру почти шестнадцать, уголовная ответственность в СССР наступает с четырнадцати лет. Ты ведь не хочешь, чтобы твоего брата держали у параши, чтобы он сгинул на зоне? Ваша мать не переживет его пропажи, она и так потеряла мужа… – Джо, разумеется, ничего такого позволить не мог:
–
– Но мне и не требуются снимки. Когда… – он замялся, – когда все случилось, мне было шесть лет. Я хорошо помню папу… – бульварные романчики о жизни Наримуне использовали фотографию отца времен студенчества, в строгом мундире. Джо не хотел просить у издателей копию снимка:
– Они взяли фото в архивах университета, – понял Джо, – но если я с ними свяжусь, получится, что я поддерживаю желтых писак, эксплуатирующих имена отца и Регины… – через два дня после аудиенции в токийский пансион, где Джо снимал комнату, принесли небольшой конверт:
– Распишитесь, пожалуйста, ваша светлость, – по повадкам рассыльного Джо понял, что перед ним дворцовый чиновник, – здесь фото и записка… – послание написал сам император, от руки:
– Снимок нашелся в наших альбомах… – читал Джо изысканный почерк, – фото сделали, когда ваш отец получил свидетельство о вашем графском титуле… – Джо тогда исполнился год. Он еще оставался с кормилицей в горной деревне. Он знал о расстроившейся помолвке отца с одной из дочерей императора:
– Папа мог стать принцем, я бы вырос при дворе… – он опустил голову в руки, – я бы избежал участи хибакуси, парии в родной стране. Но тогда у меня не было бы Ханы…
Отца сняли в парадном кимоно, с двумя мечами. Катана сейчас висела за две двери от комнаты Джо, в японском салоне, как его называла Лаура. В квартире стояла тишина. Сестра уехала в театр, Пьер задремал на ковре в своей спальне, среди разбросанных по полу пластинок, под приглушенный звук приемника. Тупица играл с симфоническим оркестром Сиэтла первый фортепьянный концерт Чайковского:
– Мама тоже любит Чайковского, она часто ставила мне пластинку, когда я был ребенком… – с матерью Джо поговорить не мог. Он не хотел разочаровывать Лауру:
– Даже не разочаровывать… – письмо из Лизье он надежно спрятал в ящик стола, – мама ненавидит русских, она год просидела в их тюрьме, бежала с их подводной лодки… – мать, впрочем, говорила, что экипаж лодки вел себя геройски:
– Однако они тоже были заключенными, – вздыхала Лаура, – поэтому они мне помогли… – в письме мадемуазель Данута сообщала, что скоро перебирается в Мон-Сен-Мартен:
– Где сейчас Симон, мой духовник… – Джо вытер лицо рукавом свитера, – может быть, поехать туда, исповедоваться? Но рядом будет Данута, я не смогу избежать соблазна… – он не сказал о своей работе на СССР ни одному священнику, ни в Конго, ни в Париже:
– О Дануте я упомянул, – вчера Джо ходил на мессу в церковь Сен-Сюльпис, – святой отец велел мне венчаться, а не поддаваться соблазнам плоти, как нынешняя молодежь…
Его соблазн плоти сейчас был совсем не во Франции, а в Конго. Джо увидел ее руки, уверенно лежащие на руле виллиса, собранные в хвост кудрявые волосы, докторский саквояж на заднем сиденье машины:
– Сабина сшила ей в подарок. Ева скоро прилетит в Африку. Они будут заниматься сонной болезнью и программой вакцинации. Когда мы… – он подышал, – когда мы были помолвлены, я знал обо всех делах Маргариты, она мне писала. Я тоже посылал ей весточки, несколько раз в неделю… – он понял, что с Данутой думает именно о бывшей невесте:
– Русские нашли похожую девушку, – Джо поднялся, – они свое дело знают. Но мне все равно, я хочу тепла, хочу, чтобы меня любили… – он взялся за открытый саквояж. Наверху, среди рубашек и носков лежало его служебное оружие, бельгийский браунинг:
– Надо съездить в банк, положить пистолет в ячейку, пока я в Париже… – на Джо пахнуло фиалками. Мягкая рука коснулась его руки:
– Давай мне вещи, милый… – мать носила тартановую пижаму и старый халат из шотландки, – я все приведу в порядок, с пуговицами и вообще… – темные глаза спокойно взглянули на Джо:
– Ты, наверное, хочешь оставить браунинг в банке… – Лаура погладила его по смуглой щеке:
– Я обо всем позабочусь, позвоню им. Отдыхай, мой милый сыночек, ты устал… – Джо был выше матери. Обняв ее, он уткнулся лицом куда-то в шею:
– Словно в детстве, когда мы приехали в Париж. Я тогда так хотел, чтобы мама выздоровела. Я всегда просил у Бога именно этого. Теперь ей, кажется, лучше… – он тихо шепнул:
– Спасибо тебе, мамочка… – Лаура постояла, покачивая сына, едва заметно улыбаясь.
Хана приехала к воскресному обеду на набережной Августинок прямо из близлежащего госпиталя Отель-Дье. Краузе начал вставать и ходить по палате. Она привезла адвокату свежие круассаны и попросила медбрата заварить кофе. Медбрата который день успешно изображал месье Ламбер, Механик:
– Меня мальчишкой угнали на работы в Германию, в Мюнхен… – хмуро заметил он Хане в курилке, – я тогда еще действительно трудился механиком на заводах Ситроена. Я хорошо говорю по-немецки… – он кинул сигарету в урну, – но месье Адвокат об этом не догадывается. Если он куда-то позвонит, если кто-то его навестит, мы все немедленно узнаем…
Хана поняла, что после отъезда Краузе в Германию месье Механик вернется к своим обычным обязанностям:
– Он тоже покинет Париж… – Хана оглядывала антикварный фарфор тети Лауры, – он упоминал, что его новое задание случится совсем не во Франции… – больше Механик ничего не говорил, а Хана не спрашивала: