Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Я заснул в лодке, – вспомнил мальчик, – и пришел в себя от шторма. Я старался выгрести, повернуть лодку назад, но все было бесполезно… – он не знал, сколько времени прошло с его побега из Фленсбурга:
– День, или два. Мне очень хотелось пить, но морскую воду я не трогал… – он почувствовал на губах свежий вкус:
– Пей, милый… – голос был пожилым, но сильным, – пей и отдыхай. Когда ты оправишься, то скажешь, как тебя зовут, откуда ты… – Каритас надеялась, что это случится в Западной Германии:
– Но если мальчик с востока, ему надо вернуться домой. Хотя нет,
– Он ищет какую-то Магдалену. Может быть, это и есть его подружка. Они поругались, парень сбежал в море… – она дала мальчику еще воды:
– Как тебя зовут, милый… – сестра уловила слабый шепот:
– Иоганн, я Иоганн… – она надеялась, что «Барракуде» недолго осталось болтаться по Балтике:
– Скорее всего, мальчик действительно с запада. Надо дождаться, пока он скажет свою фамилию, найти его родню… – свободной рукой сестра перекрестилась:
– Не бойся, Иоганн, ты в безопасности… – с палубы, сквозь грохот волн, до Каритас донесся крик:
– Это герр Мориц, – поняла она, – что-то случилось…
Еще раз перекрестив мальчика, она бросилась наверх. Лодка опасно кренилась набок, ветер хлопал продырявленным, поникшим парусом. Старик лежал у штурвала. Волны, перехлестывая через борт, размывали лужу крови рядом:
– Оставаться на месте, прекратить движение… – загремел ближний голос, – немедленно выполняйте приказание пограничной охраны Германской Демократической Республики… – за кормой «Барракуды» виднелся катер. Прямо по курсу появилась какая-то точка, Каритас прищурилась:
– Это западные пограничники, надо дотянуть до их вод. Коммунисты не посмеют пересечь черту, не нападут на нас за границей… – она видела, что герр Мориц мертв:
– Пограничники стреляли по лодке. Значит, к штурвалу надо встать мне. Я ответственна за людей в трюме, я должна спасти мальчика… – большие руки уверенно легли на штурвал. Каритас выправила судно:
– Еще немного, пожалуйста. Парус почти бесполезен, а дизель мы отключили, когда вытащили парня из воды. Еще немного, немного… – в спину ей ударило что-то острое, горячее. Каритас рухнула лицом на штурвал. Руки женщины не разжимались, удерживая баркас, еще пытаясь вести его вперед.
Гамбург
В свободные от репетиций или выступлений дни Адель с Генриком обычно поднимались только к полудню. На дубовом столе в гостиной блестел антикварный фарфор. Уютно пахло кофе и свежей овсянкой. Адель позволяла себе лишь столовую ложку каши на воде, без соли и сахара. С началом лечения гормонами с их стола исчезли круассаны, кексы и даже фрукты. В Лондоне мать делала для Адели миндальное молоко. На гастролях она ограничивалась черным кофе:
– Она даже избегает сыра с маслом, – Генрик шуршал газетой, – но это пока. Во время беременности надо хорошо питаться… – в хрустальной вазочке переливалась серебристо-черная иранская икра. Генрик жарил себе ржаные тосты:
– Здесь хорошие пекарни, такие, как в Польше… – он зевнул, – я еще в Требнице предпочитал именно черный хлеб… – вспомнив о близнецах, он заметил:
– Смотри, милая, пишут, что на этой неделе в Израиле казнят Эйхмана… – Адель изучала партитуру:
– Очень хорошо, – рассеянно отозвалась девушка, – туда ему и дорога, мерзавцу. Иосиф ведь участвовал в его поимке… – Тупица кивнул:
– Скорее всего. Он о таком не распространяется, но именно Моссад вывез Эйхмана из Аргентины в Израиль… – Генрик вспомнил, что в будущих гастролях по Америке ему потребуется связаться с русскими резидентами, сидящими в Нью-Йорке:
– Ерунда, – хмыкнул он, – наберу номер, поздороваюсь, объясню, что у меня нет никаких новостей. Инге, действительно, не говорил о законченном проекте в Израиле, или о будущей работе в Кембридже… – свояк и Сабина покинули квартиру рано утром. Доктор Эйриксен вел семинар для аспирантов в университете, Сабина отправилась в арендованную мастерскую:
– Она не хочет нам мешать, – вспомнил Генрик, – швейное производство шумное занятие… – он оглядел столовую:
– Надо в Кенсингтоне завести такой комод для посуды… – старинный комод отливал полированным орехом, – вообще можно поменять фарфор. У нас он современный, а у тети Клары и тети Марты на столах сервизы прошлого века…
Больше в газете ничего интересного не было. Генрик, в любом случае, только краем глаза просматривал первые страницы, сразу переходя к рецензиям на собственные выступления, к светским сплетням и новостям театра. Отложив партитуру, Адель сладко потянулась:
– Можно сегодня пообедать в новом ресторане, с террасой на Эльбе, – заметила жена, – главный режиссер оперы его хвалил. И надо заказать билеты в Лондон… – Генрик свернул газету:
– Первым классом, на следующей неделе. Если бы не твой голос, – он кивнул на укутанную кашемировым шарфом шею жены, – можно было бы взять каюты на лайнере. У нас есть несколько свободных дней, подышали бы морем… – Адель задумалась:
– Надо поговорить с Инге и Сабиной. Они, кажется, тоже никуда не торопятся… – сжевав тост с икрой, Генрик блаженно прищурился от яркого солнца:
– Лето меня ждет отличное, – он скрыл улыбку, – сначала я увижу Дору в Москве… – он не сомневался в триумфе на конкурсе Чайковского. Тупица, правда, не ожидал, что ему дадут первую премию:
– Не с моим израильским гражданством. Но я никогда не откажусь от тамошнего паспорта. Израиль принял меня сиротой, поднял меня на ноги… – Генрику было важно, чтобы его дети были евреями:
– Поэтому малышка, – он мимолетно подумал о Магдалене Брунс, – всего лишь отдых. Она немка, католичка, с ней ничего серьезного быть не может. Приеду сюда в конце лета, проведу с ней неделю на море, организую ей стажировку в хорошем театре. Больше ничего она от меня не получит. Адель я не брошу, она моя жена, а девицы только развлечение… – он ожидал, что и сама Магдалена в скором времени заведет другую связь:
– Адели такое не требовалось, она большой талант, но малышке, чтобы пробиться из субреток в премьерши, придется переспать с режиссером или дирижером… – Генрик предполагал, что у него случится еще много подобных встреч. Он бросил косой взгляд на жену: