Венецианская блудница
Шрифт:
В смежных комнатах гостям подавали чай, кофе и разные прохладительные напитки; в зале гремела музыка и происходили танцы; аллеи были наполнены изящными кавалерами и очаровательными дамами в таких роскошных платьях, что Лючия думала, будто попала в страну фей, и в ее мыслях весь вечер был «Сон в летнюю ночь» Шекспира.
Не зря, между прочим. Чудеса начались с утра: Фенька больше не появилась. «Не утонула ли, часом, в пруду?» – сердито подумала Лючия и решила поведать о ночном происшествии Ульяне, которая готовила ей бальное платье.
Та была изумлена до остолбенения, но вовсе не внезапным появлением Феньки и ее столь же внезапным исчезновением, а тем, что эта «стервозница» вернула барыне драгоценности, не сбежав с ними.
– Я всегда знала, что Фенька, да и Степка ее на руку нечисты, – призналась Ульяна. – Но умеют вылезти вовремя на барские очи, выставиться, а когда надо – будут тише воды, ниже травы. А что она уехала – так ведь поняла: вы про всю эту историю небось князю расскажете, а он с предателями на расправу крут! Не сомневайтесь: Фенька со Степкою воротились в Казарино-Каширино и там сейчас у старой княгини, бабушки вашей, заступы ищут. А коли она на вас сердита, то к ним, значит, будет милостива.
Объяснение вполне удовлетворило Лючию, и она выбросила Феньку из головы. Но как кстати, что момент раскаяния «стервозницы» совпал с балом у Шишмарева, потому что розовый жемчуг не потерялся даже на фоне неисчислимого количества баснословных драгоценностей, которыми были унизаны явившиеся дамы.
Сказать, что он имел успех, – значило не сказать ничего. Сказать, что он вызвал всеобщее любопытство, – значило вообще промолчать. На жемчуг не просто смотрели – на него откровенно, бесстыдно глазели, и в конце концов даже Лючия, которая всегда упивалась вниманием к своей персоне, почувствовала себя неуютно.
Началось с одного-двух взглядов, едва она вошла. И словно бы вместе со взглядами передавался некий слух: теперь чуть ли не все присутствующие, внимательнейшим образом осмотрев розовый жемчуг, еще и переглядывались, посылали друг другу взоры, исполненные значения, которого Лючия не понимала. Смотрели все: дамы, их кавалеры, слуги, сновавшие тут и там с подносами; тупо, наверняка не понимая даже, почему, смотрел высоченный швед в мундире со шпагою, оказавшийся неожиданно приехавшим гостем кого-то из присутствующих и взятый с собою из учтивости. Он не знал ни слова по-русски и только озирался бледными, навыкате глазами…
– Что там с вашим жемчугом? – спросил наконец даже князь Андрей, заметивший пристальное внимание общества, прежде всего дам, к шее и груди своей жены, а Лючия только плечами пожала, впервые в жизни испытывая желание сделаться незаметной или хоть снять с себя украшение. Но первое было невозможно, а второе – немыслимо, поскольку напоминало позорное бегство. Приходилось терпеть, хотя Лючии казалось, что кожа у нее испещрена синяками от этих неотвязных взоров.
– Откуда он у вас? – продолжал спрашивать князь Андрей. – Он не из фамильных драгоценностей Извольских.
– Давний подарок матушки, – пояснила Лючия – и с изумлением увидела, как разошлась хмурая тучка, омрачившая высокое чело ее возлюбленного супруга. А он что подумал – это подарок какого-нибудь поклонника? Он приревновал ее?!
От этой мысли Лючия пришла в такое отменное настроение, что встретила приближавшегося к ним графа Лямина самой ослепительной улыбкой, на какую была способна, он даже с ноги сбился, завороженный тем, что предназначалось, конечно, не ему.
– Что там с вашим жемчугом, Сашенька? – спросил он напрямик, пряча под приклеенной улыбкой явную тревогу. – Где вы его откопали? Я его не видал на вас прежде.
– И очень странно, – сухо ответила Лючия. – Это давний подарок матушки, и я была в нем на бале на прошлое Рождество.
Она не сомневалась, что может врать без опаски: не родился еще на свет мужчина, который сможет вспомнить, как была одета и чем украшена женщина больше года назад! Однако ошиблась. Граф Лямин нахмурился:
– Не морочьте мне голову, дитя мое. На прошлое Рождество бал давал я, вы были в той самой роскошной бирюзе, которую подарил князю Сергею персидский шах. Я это отлично помню, потому что его рассказ о знакомстве с этим мусульманом заставил всех хохотать до колик.
– Ну на позапрошлое, какая разница? – раздраженно буркнула Лючия. – Я вообще не пойму, кому какое…
– В самом деле, – согласился граф. – Простите, бога ради, Сашенька. Бабьё, знаете ли, и воина способно бабой сделать, как некогда говаривал наш великий государь Петр. Я, собственно, к тебе, Андрюша. Тебя, сколь мне известно, ищет шишмаревский дворецкий с поручением: прибыл один из твоих людей со срочной вестью.
– Что-то в имении? – вскинул брови князь Андрей. – Пожар? Что за суматоха, не знаете, Николай Иванович?
– Да нет, не пожар. Это… связано с твоими соседями… какая-то тяжба… – туманно ответил граф Лямин. – Впрочем, мне неизвестно доподлинно.
– Неужто Сухомлиновы насчет сведенного леса? – так и вспыхнул князь Андрей. – То-то я гляжу, Филиппа Сухомлинова здесь нет. Нашел время, старый дурак! Простите, граф. Прости, Сашенька. Я отлучусь на минутку и вернусь.
Он исчез в толпе, пробираясь к дверям. Граф сделал было движение последовать за ним, но словно спохватился, что невежливо оставить даму одну, – и остался.
Лючия задумчиво глянула на него. Лямин был как-то непривычно сдержан сегодня, словно бы насторожен. И от нее не укрылось, как запинался он, словно бы подбирал слова, пытаясь скрыть истину. Однако князь Андрей так и так уже узнал настоящую причину приезда нарочного. Значит, граф не хотел открывать это именно ей, Лючии!
– Вы наверняка знаете, что там произошло на самом деле, – выпалила она, в упор глядя на графа и не сомневаясь, что шпага, приставленная к горлу, лучше других средств обозначает превосходство над противником. Еще в Венеции Лючия занималась с отличным учителем фехтования, и немало уроков боя пригодилось ей потом в обиходной жизни.