Венецианский аспид
Шрифт:
Антонио не думал, что голова может болеть сильнее. Оказалось – может.
– Вскройте записку, Бассанио. Что там говорится?
Бассанио развернул пергамент и прочел:
Уж четверо друзей навечноУ Смерти в кожистых руках,А фунтом тухлой человечиныНе утолить обиды дурака.Мои соболезнования.Бассанио глянул поверх пергамента на своего жалкого друга – глаза того вдруг расширились.
– Ха! Последняя строчка даже не в рифму. А что это значит?
– Это значит, – медленно проговорил Антонио, – что гондольер с кинжалом Саланио солгал. Он не от Сала получил кинжал, чтобы доставить вам записку, и не мелкого жиденыша возил он ночью в Бельмонт. А Саларино и Грациано уж больше не войдут в эту дверь с добрыми вестями.
Явление двадцать второе
Без булды, Шайлок
Шайлок не увидел нас у себя в доме, когда вошел, – так сосредоточенно закрывал он за собою дверь и запирал ее, отгораживаясь массивным дубовым брусом от того, что может оказаться в мире снаружи. Затем старик прислонился лбом к двери и остался так стоять, дрожа и отдуваясь. Когда к нему сзади подошла Джессика и набросила ему на плечи полотенце, он заорал, а она отскочила.
– Папа, – произнесла она.
– Смотрите! – сказал я. – Я вернул вам блудную дочь. Давайте же, потискайте девушку как следует.
– Нет у меня дочери, – ответил Шайлок, вжимаясь спиной в дверь так крепко, что я впервые увидел его не сгорбленным. Джессика стиснула полотенце у груди и отступила, глотая слезы. – Вор! – сказал он мне. – Где мои дукаты?
– Смотрите, я привел Марко Поло!
– Где моя бирюза?
– И еще вот эту обезьянку по имени Пижон. Посмотрите, какой у него маленький шутовской нарядик.
– А остальные мои ценности?
– И поглядите только на этого огромного слюнявого балбеса. Даже больше двух здоровенных евреищ Тубала.
– Очарован, – произнес дебил.
– Я уже видел эту обезьянку, – сказал Шайлок.
– Пижона, – подсказал Харчок.
– Он передал мне записку – и часа не прошло с тех пор.
– Я знаю, – ответил я. – Это я его с ней послал.
– «Не бойтесь», – говорится там. «Вы в безопасности», – там говорится. А потом вот это… эта тварь, это чудовище…
– Это был дракон, которого дрючил Карман.
– Никакого драконьего дрючества не было.
– Прошу прощенья, милостивый государь, – произнес Харчок, заговорщицки прикрывшись громадной ладошкой со всем изяществом боевого молота. – Господин благородный не станет болтать о своих соитьях с драконом, дабы не компрометировать честь дамы.
– Я тебя не этому учил.
– Изи-ни.
– Она была русалкой, когда меня трахала, – то есть, я думал, что она русалка. И я был в цепях, так что даже не знаю, считается это соитьем или нет. Может выглядеть и так, и эдак, но, познакомившись с ее зубастым концом, скажу – она не лишена амурного шарма…
– «И даже простушка может быть прекрасна, ежели делится щедростью своею в темноте», – процитировал меня Харчок моим же голосом.
– Извращенец, – сплюнула Джессика. – Дракоебарь!
Глаза Шайлока распахнулись во всю ширь.
– Что это? Что это? Что это? Иматься с чудищами, что сдирают плоть с костей человека, будто носки снимают? Что ты такое?
– Всего лишь бойкий и проворный дух веселья, к вашим услугам, – ответил я, изобразив танцевальное па и слегка тряхнув бубенцами у себя на колпаке: Шайлок еще не видел меня в официальном наряде.
– Он правда спас тебя, папа, – сказала Джессика. – Они действительно собирались тебя убить. – Первое, что она сказала мне или обо мне, – без раздраженья, не ворча, – с тех пор, как узнала о Лоренцо. – Но он и впрямь и вор, и плут, и совершенно точно дурак.
– Смотрите, – промолвил я, вновь пытаясь сыграть на отвлеченье. – Марко Поло. Знаменитый венецианский путешественник – под вашим кровом.
– Синьор. – Марко Поло отвесил легкий поклон. – Ваша дочь и Карман доблестно спасли меня из генуэзской тюрьмы, когда и всей моей родне не удалось договориться об условиях моего освобожденья. Я сожалею, что для этого им пришлось воспользоваться вашими сокровищами, но семейство мое с радостью вам их вернет – с процентами, замечу, – как только мне удастся все уладить. – Он в самом деле умел своими манерами разлить масло по бурным водам сердитого нрава. «С процентами» – эти простые слова успокоили Шайлока, не потому, что он был алчен, а потому, что был убежден: лишь это позволяет ему, еврею, участвовать в делах сей ох какой изощренной республики купцов. А Поло как-то это понимал. Быть может, многие годы, что он провел в судах безумных и смертельно опасных восточных деспотов, научили его, как лучше удерживать голову на плечах.
– Добро вам пожаловать в мой дом, Марко Поло, – сказал на это Шайлок. И мы все тут же оказались где-то не тут. – Дочь моя принесет вам вина. – Он повернулся к Джессике.
– Нет у тебя дочери, – ответила та. – Сам и неси свое вино.
– Уважения! Дщерь! Ты забираешь у меня золото, сбегаешь с этим христианином, с этим мерзавцем Лоренцо…
– Я сбежала вот с этим мерзавцем, – ответила она, махнув куда-то в общем направлении меня.
– Его Вив схряпала, – сообщил Харчок.
– Хватит так говорить, – сказал я. – Это неправильно.
– Изи-ни. – Огромный пентюх повесил голову. – Вив его скушала.
– Он так уже говорил, Карман, – сказала Джессика. – Может, он и не найдет у бочонка круглой стороны, но помнит все, что говорится, до жутиков отлично.
– Ну, я в общем рад, что тебя не было с этим Лоренцо, даже если в итоге ты возвращаешься домой в брюках вот с этим… этой… ходячей мерзостью. – И Шайлок тоже махнул в общем направлении меня.
– Мерзостью? Я вашу дочку беру немного по морю покататься, по ходу спасаю национального героя, обучаю ее говорить по-пиратски и уберегаю ее от, блядь, убийственного заговора, потом возвращаю лучше новенькой, и после всего этого я – мерзость? Ну дела – а уважение, Шайлок? Где ж уважение?
– Какой еще убийственный заговор? – спросила Джессика.
– Лоренцо собирался тобой воспользоваться, забрать золото, а тебя бросить в море, – сказал Шайлок.