Венецианский аспид
Шрифт:
– Нет, не этот, – вмешался я. – Я про тот, чья кульминация случилась не так давно, когда Вив несколько распотрошила других прихвостней Антонио. Они намеревались тебя прикончить следом за отцом, чтоб Антонио долг отдавать не пришлось. – Челом я изобразил свою «суровую морщину правды», как мне нравится ее называть, но бубенцы мои при этом звякнули, несколько подорвав строгую искренность моих врак.
– Это мыкающаяся мажара марранской молофьи, – сказала она, довольно крупно для девушки ее габаритов нависая надо мной.
– Тебе известно, что чрезмерное использование аллитерации – признак безумия?
– Прихвостни Антонио похвалялись этим несколько дней назад, – вмешался Шайлок. – Я думал, ты для меня потеряна.
Джессика кинулась ко мне, скрипя зубами, и нос ее остановился лишь в одном дыхании от моего.
– Ты знал про Лоренцо все время, а мне ничего не сказал?
– Я боялся, ты станешь сердиться. Шайлоку-то легко, на него ты все время сердишься.
– Ну а теперь я, блядь, на тебя сержусь.
– Красная куща? – спросил Шайлок.
– Я в ней будто последние несколько месяцев живу, – ответил я, переводя дух.
– Это не красная, блядь, куща!
– Как сказать, – произнес я.
Тут она завизжала – громко и несколько продолжительно, напугав некоторых из нас больше, чем других.
– Если ты закончила, – сказал я из своего гнездышка на руках у Харчка, куда я мигом вспрыгнул, – мне нужно идти кое-какими делами заниматься.
– Ну, дракон накормлен, можешь галочку поставить, – сказала Джессика, и на уста ее нашла дорогу сварливая улыбка. Иногда, сдается мне, девице просто необходимо хорошенько повизжать от ярости.
– Мне нужно поймать лодку в Бельмонт, Шайлок, если позволено будет обратиться к вам за монетой на проезд.
Старик пожал плечами и полез в кошель.
– Ты ему еще денег давать собрался? – спросила Джессика.
Шайлок опять пожал плечами.
– Он спас тебя – и спас меня, и я ему процент начислю. Я все учту, дурак.
– Ах, опять он займы свои записывает. Как вам очки? – Он уже сходил за ними к столу и нацепил на нос.
– Службу свою несут. – И он выдал крохотную улыбку – редкую жемчужинку на кислом еврейском лике. – Но ты не сделаешь такого, что лишит меня моей мести.
– Мой добрый Шайлок, я вам разве не говорил раньше, я – лишь орудье вашей мести?
– Ну да, коварный и опасный грабитель, забился, как испуганный барашек, на ручки этого громадного колдыря, – сказала Джессика. Слегка дернула меня за нос и картинно развернулась на каблуке. – Я принесу нам вина, синьор Поло, – сказала она. – А потом мы с папой отведем вас домой, к вашим близким.
– Нельзя в таком виде на улицу выходить, – произнес Шайлок. – Хорошая еврейская девочка не носит пиратских…
Джессика крутнулась к нему с той же свирепостью во взоре, кой явила за миг до того, как завизжала.
Шайлок отвернулся и сделал вид, что ему нужно сделать что-то важное в противоположном направлении.
– Хорошо, хорошо, одевайся пиратом. Я просто рад, что мать тебя не видит…
– Говорю вам, Яго, дурак жив. Если б даже в записке он не упоминался, обезьянку звали Пижоном. Сколько обезьянок по имени Пижон, одетых в шутовской наряд, вы знаете в Венеции?
Антонио мерил шагами свою квартиру, а Яго спокойно сидел за его столом и кинжалом чистил ногти. Оковы с него сняли еще в море, всего через два дня пути. Тех моряков, кому поручили его сторожить, убедили, что пленник их вообще-то запросто может стать их новым командующим. Отелло и Дездемона мертвы, на Кассио – бремя обязанностей на Корсике: никто не мог даже отдаленно представить, как совет станет выдвигать обвинения. Когда доплыли до Венеции, Яго сошел на берег при оружии, лишь дав слово, что в назначенный день предстанет перед советом.
– Не верю. Успокойтесь, Антонио, я управляю вращеньем сфер судьбы. Отелло мертв, мы еще можем увидеть вашего подопечного сенатором, и наш план осуществится.
Антонио всегда опасался Яго – его грубая уверенность и готовность к насилию были неуместны в благовоспитанном мире торговли, где битвы были метафорами, а победы мерились прибылью, – но теперь, после Корсики, Антонио также боялся, что солдат рехнулся окончательно.
– Сегодня в каналах нашли части Саларино и Грациано, – сказал купец. – Кусками. И через день после того, как они должны были убрать Шайлока, пришла повестка. Завтра мне отвечать перед судом по его обязательству. Он вырежет у меня фунт мяса.
– Милый мой Антонио, Совет Венеции ни за что не позволит жиду взыскать с вас долг. Жиду? Да они с таким же успехом могут вчинить мне иск за действия против мавра. Мы – венецианцы, они – чужаки. Правосудие благоволит к любимым сыновьям. Если до этого дойдет, у меня есть план, чтобы ваш процесс был на руку и вам, и мне. Вы себе не представляете, что за сила пришла мне на помощь, – существо, порожденное моей ненавистью к мавру.
– Да-да, вы упоминали, – произнес Антонио довольно рассеянно. Пока они беседовали, он неуклонно перемещался подальше от солдата, пока не оказался едва ль не спиной к собственной двери. Дальше можно было только на лестницу – ну или выпрыгнуть в окно. – Но еще вы говорили, что Брабанцио будто бы сожрало какое-то существо, и еще та… тварь – эта штука из тьмы, что убила вашего Родриго. Вы ее видели.
– Я все равно намеревался прикончить Родриго. Моя ненависть просто предвосхитила мои желанья. А, да, может, и с Брабанцио так же вышло… бесенок моей ярости предчувствовал нужду в том, чтоб старик не путался под ногами, еще до того, как я сам это осознал.
Антонио положил руку на дверную задвижку и только потом ответил.
– Это потому, что «бесенок вашей ярости» не мог придумать способа получше, чтобы просрать все наше предприятье, прикончив главного партнера, да? Говорю вам, Яго, мелкий дурак жив и работает он – даже сейчас – против нас. Сметка подсказывает мне, что ваши россказни про неведомое существо – ложное виденье, галлюцинация после того, как вы повозились с этим адским липким снадобьем Брабанцио. Но ложное виденье не могло разбросать по каналу куски моих друзей. Не галлюцинация положила дурацкую башку в бельмонтский ларец, чтоб Бассанио не смог жениться на Порции. Не ваша роскошная могучая ненависть прислала записку, в которой мои друзья вычеркнуты, как сардельки из списка покупок. Говорю вам, Яго, дурак жив – и он нам мстит.