Венецианский аспид
Шрифт:
Яго вздохнул.
– Ну что ж, значит, нам придется убить его снова.
– Все уже по воле его. Завтра мне стоять перед судом и отвечать на обязательство Шайлоку фунтом моего мяса.
– Значит, и Шайлока надо убрать.
– Но у вас ни людей, ни сил. У меня тоже. Я не могу отправить Бассанио на такое жуткое дело. Это не в его натуре. Он и без того расстроен смертью друзей.
– Успокойтесь, купец. Это моя забота. В Арсенале у меня по-прежнему припрятано кое-что из состояния Родриго – и с его золотом и моей волей еще до утра нам на выручку придут силы.
– Ох, Нерисса, я вся сама не своя от беспокойства. – Порция колготилась за своим туалетным столиком, а Нерисса в чулане расставляла ее туфли несочетающимися парами. – Я отправила отцова стряпчего Бальтазара, сколько хватит сил у человека, мчать в Падую [258] неделю назад с письмом нашему кузену Белларио, он доктор права, но опасаюсь, до утра с ответом он не вернется. А коль так, я даже не знаю, как нам помочь Бассанио спасти его друга Антонио.
258
Парафраз, там же, акт III, сц. 4, пер. Т. Щепкиной-Куперник.
– А как бы мы помогли? Средства наследства вам недоступны, госпожа. И даже от ухажеров они перестали поступать, когда пошли слухи, что из игроков не выиграет никто.
– Мы им поможем тем, что сами поведем дело, Нерисса. Как доктор права и секретарь суда.
– Но, госпожа моя, только мужчины могут быть законниками.
– Да, но мы будем в платьях таких, что предположат, будто мы имеем то, чего нам не хватает, – в пустых гульфиках. Когда в одежды молодых людей мы нарядимся, то из нас обеих, ручаюсь, большим франтом буду я, и шпагу буду я ловчей носить, не семеня, а по-мужски шагая, ломающимся голосом подростка о драках говорить, как хвастунишка, и мило врать, как много важных дам томились по моей любви, зачахли и умерли, отвергнутые мной [259] . – Она хихикнула.
259
Парафраз, там же, пер. И. Мандельштама.
– Несомненно, милая Порция, и наглость вашей натуры, а также ничем не подкрепленная самоуверенность еще пуще убедят их, что вы – лучший из нас мужчина.
Тут в дверях возник лакей и откашлялся.
– Госпожа, там посетитель к вам. Просит встретиться с ним у входа для челяди.
– Господин благородный? – уточнила Порция. – Ну так введите тогда его в вестибюль, и я к нему шикарно спущусь.
– Нет, госпожа, не господин, а явился он к госпоже Нериссе. Он клоун.
– Клоун?
– Да, госпожа. В клоунском костюме. Имя не говорит.
– Сейчас буду, – сказала Нерисса.
Не было ее где-то с полчаса. За это время Порция обнаружила, что ей как-то особенно трудно подобрать себе туфли к ужину.
А когда Нерисса вернулась, по лицу ее струились слезы.
– Порция, о госпожа моя, мне так жаль. Ваша сестра.
– Что? Что с ней, Нерисса?
– Дездемона умерла.
Когда гондола с Бельмонта уже скользила к пристани у дома Шайлока, я заметил одного из громадных евреищ Тубала, не знаю, какого именно, – он заслонял собой дверной проем. Само по себе зрелище отнюдь не тревожное, вот только с его лапищи свисала на шнурке дубинка, а подплывали мы под таким углом, что я увидел и второго громилу – он стоял у боковой двери Шайлока в такой позе, словно готов ее вышибить.
– Ни слова, – сказал я гондольеру. – Узел мой кинешь на пристань. – Я метнул монету ему под ноги и пробежал по всей лодке, прыгнул и приземлился на брусчатку, перекатился и вскочил, один кинжал уже у меня в руке. Джессика только успела приотворить дверь.
Кинжал я послал под колено громиле, а когда его скрючило от боли, я ногами вперед пролетел над его спиной прямо в дом, мимо Джессики, испуганно отшатнувшейся. Попал бедром на стол, проскользил по нему, выхватывая второй кинжал, и уже твердо встал на ноги.
– Харчок! Боковая дверь! – скомандовал я, как раз в тот миг, когда та взорвалась снаружи и разлетелась на своих петлях. Кинжал я метнул в мякоть ноги второму громиле, и он ввалился в дом, выставив перед собой длинный мясницкий нож. Харчок, сидевший у очага, теперь стоял над громадным евреищем с таким удивлением, точно обнаружил живую змею у себя в миске овсянки на завтрак.
Я развернулся к тому, который пытался войти через парадную дверь. Меня этому научил друг мой Кент: как правило, людей таких размеров гораздо важнее сперва остановить, а не пытаться их убивать с первого удара.
Третий свой кинжал я держал за лезвие, изготовя его к броску.
– Этот будет тебе в глаз, мальчонка, – сказал я. – Валяй, дернись – и я тебя отправлю в ваш кошерный рай с поразительным проворством.
Он перестал ерзать, дабы встать на ноги, и замер на месте; что кстати, ибо я не был уверен, что попаду в цель, так давно я не разминался. Промахнись я, он бы забил всех нас до смерти. Я услышал, как Джессика тихонько ахнула, глядя мне за плечо, – там другой громадный евреище уже подымался на ноги.
– Харчок, стукни его, – крикнул я.
Взгляд от моего евреища я оторвал ровно настолько, чтоб заметить, как Харчок разбил тяжелую трехногую табуретку о голову братца с ножиком. По комнате разлетелись щепа, растопка и мелкие брызги крови. Поверженный брат обмяк на полу, вполне без сознания, а то и вполне мертвый.
За оставшийся кинжал я держался крепко.
– Харчок, подай-ка мне кинжал из ноги того парня. И у этого из-под колена вытащи.
– Кукан! – произнес Харчок, заметив, что я вновь воссоединился со своим жезлом. Куклу на палке я сунул себе под камзол, пока мы плыли. – Мой маленький дружочек.
– Тащи кинжалы, слюнявый ты дредноут, – сказал ему Кукан, несколько запыхавшийся от всех этих кувырков и прочего.
Харчок обошел стол с окровавленным ножом в одной руке и посмотрел на евреище, громоздившееся в дверях.
– Я ножик вытащу – будет больно, – сказал ему мой огромный олух без всякой угрозы. – Изи-ни.
Громадного евреища, похоже, вид существа в форме человека, превышавшего его габаритами, тревожил почти так же, как кинжал у себя под коленкой.
– И он, и я – мы оба тебя убьем, если твоя рука с дубинкой дернется, Хам, поэтому будь храбр, дабы не оказаться убитым дважды.