Венгерская вода
Шрифт:
– Получается, что есть кто-то, у кого дела с этим Алибеком? И сидит он в Тане?
– Вот видишь. Я у философов не обучался, а мне тоже эта мысль в голову пришла. Тана, Литва, Алибек, Белая крепость. Есть между всем этим какая-то связь. Ну да это не моего ума дело. Просто мне показалось, что этот египетский купец тоже неспроста в этот клубок угодил. А вот как – не пойму. Торговал ладаном. Товар самый что ни на есть мирный. Не рабы, не железо. Главные покупатели – попы и бабы.
Доезжачий замолчал и долго о чем-то думал, глядя на пустынный берег. Молчал и его собеседник, тоже погрузившись в свои мысли. Среди раскинувшегося, на сколько хватало глаз, степного простора словно и не было места тайнам. Где-то в вышине заливалась птица, ветерок доносил свежий запах диких трав. Даже весла скрипели однообразно и медленно, будто попадая в такт некой неслышной музыке. Потом Злат сказал, точно обращаясь к кому-то, затаившемуся в прибрежных кустах:
– Вот только почему этим делом о пропаже купца так озабочен сам хан? Я сейчас уже на покое, разбойников не ловлю. Мое дело – собачки. Вдруг среди зимы меня погнали в буртасские леса. В самые морозы. Дороги заметены: в степи бураны, в лесах – снега по пояс. Несколько раз приходилось в поле ночевать. Совсем не для старых костей. А дело на поверку яйца выеденного не стоило. Разбоя нет. Имущество купца все цело, по приказу местного эмира опечатано и взято под охрану. Да и с самим купцом еще неведомо что случилось. Тело не найдено, значит, и об убийстве речь вести рано. В этих лесах и самому можно без всякой злой воли сгинуть: заблудиться или в болото угодить. Чего Джанибек так обеспокоился, что меня старого с печи среди зимы стащил и по зимнему следу пустил? Зачем ему был этот купец? Ведь мне особую грамоту дали с ханской печатью и пайцзу, чтобы все мне помогали. А личного отчета так и не потребовали. Передал я через писца, что да как, тем и кончилось. Вот теперь опять все сызнова: ханский приказ, грамота, пайцза. И снова я никак не пойму, в чем дело.
Он повернулся ко мне и хитро подмигнул:
– Видать, дело все-таки в вашем товаре. Не зря главные покупатели – попы да бабы. Даже примета такая есть, коли того или другую встретишь – к неудаче.
Была какая-то скрытая угроза в этих словах. Ведь все сходилось. Я ехал вместе с патриаршими посланниками, едва не угодив перед этим в историю с миром. Всю дорогу от самого Кипра только и слушал разговоры о церковных делах, ссорах между папежниками и православными, распрях меж патриархами. Неужели все это из-за загадочной власти ароматов, про которую любил говорить мой дед и тайну которой пытался постичь молчальник Мисаил в своей скрытой от чужих глаз лаборатории? Священники и женщины, сказал проницательный урус в одежде монгола. Почему он у меня ничего так и не спросил? Вообще ничего?
Когда мы вечером остановились на ночлег и слуги уже разожгли костер, Злат сказал, что завтра мы покинем своих спутников и дальше отправимся верхом. На прощание он решил устроить небольшую пирушку. Оказалось, что для такого случая у него с собой пара немаленьких кувшинов настоящего греческого смоленого вина, чтобы угодить ромеям.
– Это вино способен оценить только настоящий знаток благовоний, – подмигнул он мне, – его так и называют: любовь с третьего глотка. Первый глоток несет вкус смолы, второй – вкус вина, и только третий смешивает эти два вкуса. Жаль, что ты его не попробуешь.
После чего он начал очередную историю. Про то, как Русь приняла христианскую веру. Ту самую, что я слышал еще в Царьграде у Святой Софии, но уже с другими подробностями. Оказывается, они уже совсем было решили стать мусульманами. Однако в последний момент их князь узнал, что эта вера запрещает пить вино. «Веселие Руси есть пити, не можем без него быти», – сказал он.
Греки оценили вино по достоинству. Судя по всему, понравилось оно и Мисаилу. Но и без вина хорошо было сидеть у костра, смотреть на искры, улетающие в ночное небо и мешающиеся там с неподвижными звездами, слушать далекие крики во тьме – не то зверей, не то птиц. Объевшись жаренной на углях баранины, я отошел в сторону, оставив своих бражничающих веселых спутников, и скоро уснул. Усвоив еще со времен похождений со своими беспечными каирскими друзьями древнюю поговорку: «Пей или уходи», я давно зарубил себе на носу, что трезвому не место среди пьяных. Хотя один из моих мудрых учителей придавал этим словам более возвышенный смысл, утверждая, что они призывают человека мужественно переносить превратности судьбы. Каждый находит то, что ищет.
Зато утром мои спутники не смогли подняться с первыми лучами солнца. Уже давно дымили костры, на которых варилась в котлах густая похлебка из проса. Она была хорошей заменой хлебу, который было невозможно испечь в походных условиях. Слуги перенесли на берег вещи доезжачего и увязали их во вьюки.
В степи было так тихо, что даже негромкий разговор разносился на сотню шагов.
Я слонялся вдоль берега, любуясь нежным рассветом, медленно разгоравшимся на востоке. Где-то в далеких городах сейчас с минаретов раздается крик муэдзина. Только насладиться в уединении благими мыслями мне не удалось. К своему удивлению, я увидел идущего в мою сторону Мисаила. Он вчера оставался бражничать до самого конца, но теперь почему-то вскочил ни свет ни заря. То ли его накануне нещадно обносили, то ли он сам проявил воздержанность, но вид его был довольно свежим и не говорил о вчерашних излишествах. Более того, он был серьезен и выражал озабоченность.
Мисаил молча ухватил меня за рукав и повел в сторону от нашего небольшого лагеря.
– Помнишь бальзам, которым я лечил тебя в Константинополе? – спросил он, когда мы отошли на почтительное расстояние. – Как он действует на человека? Открою секрет. Его выделяют из вина, и он содержит в себе силу вина, только многократно увеличенную. Вчера я ощутил его вкус. Честно скажу, не ожидал на этих дальних берегах.
Мисаил вместе со своими собутыльниками беспечно бражничал, с удовольствием вкушая славное смоляное вино. В общей беседе он участия не принимал, уютно расположившись немного в сторонке от костра. Вот тогда и заметил, как в вино что-то добавляют. Мисаил даже не мог вспомнить, что произошло сначала: то ли он почуял новый вкус, то ли увидел, как слуга доезжачего что-то подливает в чаши. Однако очень быстро определил, что это и есть такое же самое зелье, какое он носит у себя в потайной бутыли. Его вкус похож на вкус вина, и несведущему человеку невозможно их отличить. А опьяняет оно в несколько раз сильней. Значит, коварный ханский псарь зачем-то хочет подпоить ничего не подозревающих греков? Для того и было выбрано именно смоляное вино, чтобы заглушить привкус.
Мисаил немедленно перешел на воду, притворившись тем не менее пьяным. Улегшись у костра, поближе к Злату, он завернулся в плащ, изобразив спящего. Однако разговор так и остался ничего не значащей болтовней. Весь обратившись в слух, Мисаил ловил каждое слово, исходившее из хмельных уст, но сотрапезники так и проболтали весь вечер о пустяках, рассказывая друг другу старые истории. Только потом, лежа один в тишине и вспоминая весь разговор, мой товарищ обратил внимание, что к одной теме Злат возвращался несколько раз.
Он стремился выпытать у грека, что тот знает про мазь императрицы Зои.
Ромей рассказывал охотно и был многословен, как всякий знающий человек, получивший возможность излить на окружающих свою ученость. Он с удовольствием заводил речь о временах далеких и недавних, углублялся в подробности, удалялся в сторону. Но доезжачий упорно раз за разом возвращал его к загадочной мази. По словам грека, она давала человеку вечную молодость.
Про эту мазь мне уже приходилось слышать еще в Каире. Мисаилу тоже. Слух о ней доходил и до Майорки, и до Неаполя. Сказка не сказка, быль не быль. Императрица Зоя жила в Константинополе три века назад. Тогда империя ромеев еще не влачила такое жалкое существование, как сейчас, и хранила остатки былого величия и роскоши.
Рожденная во дворце, в императорской семье, Зоя прославилась красотой, сменила трех мужей, пережила много переворотов и превратностей судьбы. Среди длинной череды венценосных интриганов она выделялась разве что своим долголетием. Императрица прожила больше семидесяти лет.
Вот здесь и начинается легенда. Зоя не старела. Описывавшие ее хронисты в один голос утверждали, что она до самой смерти выглядела молодой. На лице ее не было морщин, а кожа сохраняла свежесть и нежный белый цвет.