Венгры
Шрифт:
— Ночью скучно, — ответил блондинчик. — Немцы спят. Дурацкая служба. Меня должны перевести в роту, на Бельгийскую. Вот там весело! Немцы в десятке метров. Вся улица ходуном ходит.
— Без башки с таким весельем останешься, — поежился Гуркевич.
— Да ладно! — рассмеялся паренек. — Зато пожить успею. Сколько я ждал такого случая!.. «Стэн» [26] скоро выменяю, представляете? — с гордостью добавил он.
Гуркевич лишь молча на него покосился. Вновь докатился гул; от взрыва задрожали
26
Британский пистолет-пулемет.
— Где это стреляют? — забеспокоился Гуркевич.
— Железнодорожное орудие в Окентье, — ответил равнодушно паренек. — Долбит тут каждую ночь. Сегодня обрабатывает Нижний Мокотов.
Тема была исчерпана, и вскоре паренек заснул. Гуркевича позвали через час. Полковник сидел за столом в той же позе, что и прежде.
— Вот вам ответ, — буркнул он, подавая Гуркевичу листок, испещренный рядами цифр.
— Согласились? — спросил Гуркевич.
Полковник насупился.
— Спрячьте этот листок понадежнее. А лучше выучите цифры на память.
— Никогда у меня не было памяти на цифры. Еще в школе…
— Вы должны отдать это Грому завтра до четырех, — добавил полковник. — Удачи.
— Я — отдать? — возмутился Гуркевич. — А как же я перейду, черт возьми? Каждый ствол наводит, угрожает… Кто-нибудь в конце концов меня укокошит…
— Я сказал, представлю вас к награде.
— Сильно мне медаль поможет, — ответил со смехом Гуркевич. — Разве что золотая. Получится с венграми, пан полковник, а? Грех упустить такой случай…
— Выйдете на рассвете, — рявкнул полковник, склоняясь над планом Варшавы. — На Садыбу сообщат, чтобы вас пропустили. Пока.
— Нелюбезный вы человек, — заметил Гуркевич со вздохом. Полковник чуть рот не разинул от изумления. Гуркевич упрятал листок в рукав под подкладку, холодно поклонился и вышел. В нерешительности постоял в прихожей. Уже наступила полночь.
Пять минут спустя он подошел к роскошной вилле. Ярко светила луна. Вдали громыхало железнодорожное орудие. У калитки стоял высокий часовой в немецкой каске и черном осеннем пальто.
— Пароль! — пробормотал он, поднимая винтовку.
— Откуда мне знать? Я хотел бы повидаться с Вишенкой… нет, с Ягодкой. Да опустите вы ружье!
— Все равно патронов нет, — признался часовой. — А Ягодка сидит в подвале. По лестнице вниз и направо.
И, словно тень, исчез во мраке сада. Гуркевич спустился в подвал. Справа, из-за неплотно закрытой двери пробивался неяркий луч света. Гуркевич приоткрыл ее и вошел; в углу у коммутатора сидела Лёля.
— Соединяю с Барсуком! — прокричала она. Вставила штекер в гнездо и покрутила ручку индуктора. — Ой, Пупсик!..
— Добрый вечер, — сказал Гуркевич. — Ты одна?
— Здесь да. У меня дежурство до шести. Остальные спят наверху.
Гуркевич приблизился, нагнулся и поцеловал ее в щеку.
— Но-но, — увернулась она. — Только без нежностей. Я на службе, и у меня есть жених.
— Ты для меня всегда была крепким орешком, — заметил Гуркевич со вздохом. — Ох, уж эти принципиальные женщины. Не хватает мне на вас терпения!.. У тебя найдется что-нибудь поесть? Обещают человеку ордена, а об ужине и не подумают.
На коммутаторе, звякнув, откинулась дверца клапана. Лёля нажала на ключ.
— Вы говорите? Разъединяю. — Она вытянула штекеры из гнезд. — Мы тут одну картошку едим. Надо бы разогреть… Прислуга спит уже.
— Прислуга? — удивился Гуркевич.
— Прислуга хозяина виллы. Богатый промышленник. Сидит в подвале госпиталя. Подожди… Последи за коммутатором. Если дверца клапана откинется, зови.
Лёля вышла. Клапаны под лампочкой поблескивали никелем. Громыхнуло железнодорожное орудие, и откинулось сразу пять дверок.
— О Боже! — воскликнул Гуркевич. — Лёля!
— Это от сотрясения, — объяснила она, входя. — На кухне еще есть огонь. Возьми угля из этой кучи и подложи там под плиту. Картошка на сковороде.
Со звоном откинулась дверца.
— Снова Лис, — вздохнула Лёля. — Да, Медведь слушает. Соединяю с Барсуком.
В углу был горкой навален уголь. Гуркевич с трудом наклонился, поднял пару кусочков с краю. Сверху покатились здоровенные куски.
— Этот Барсук наверняка ваш полковник, — заметил он. — Я его вроде бы видел.
— Откуда ты знаешь? — изумилась Лёля. Гуркевич не ответил. Из-под черных кусков угля показался угол деревянного сундука.
— А это что? — спросил удивленно Гуркевич. — Сокровища?
Он принялся сбрасывать уголь. Вскоре крышка была очищена. Гуркевич с силой дернул. Заскрипели петли.
— Тише ты, — шепнула Лёля. — Разбудишь…
Гуркевич замер с разинутым ртом. В сундуке рядами стояли бутылки различных размеров и форм.
— Боже! — ахнул он.
Вынул первую попавшуюся, высокую, замшелую и стройную. Желтела поблекшая этикетка.
— Господи, Лёля… Токай… тысяча восемьсот семьдесят первый год. Из подвалов князя Гогенлоэ… Понимаешь? Господи… А это? Шампанское… Наливки, тысяча девятьсот двадцать второй… Год моего рождения… Нет, разбудите меня! И вы на этом сидели, растяпы?
Лёля распахнула глаза.
— Это хозяина… — прошептала она.
Снова загрохотало орудие.
— Хозяина! — прыснул Гуркевич. — Давай стаканы! Жарь картошку! Мы пьем токай из подвалов князя Гогенлоэ! Венгр с поляком два собрата! Если бы ты знала, Лёля, если бы ты знала!
— Что? — удивилась она.
— Военная тайна, — вздохнул Гуркевич. — Я спасаю восстание, понимаешь?
— Ты? — еще больше удивилась она. — И что на этом можно наварить?
— Пулю в лоб! — брякнул он, ковыряясь ножиком в горлышке бутылки. — Или орден!