Венгры
Шрифт:
— Боже! — простонал Гуркевич. — Выкиньте вы этот хлам!
— Хорошо вам говорить, — пропищала плаксиво бабенка. — А кто мне что даст? Все разрушено, сожжено…
Жандарм между тем приближался, суровый, краснорожий. Гуркевич схватился за холщовые края.
— Послушайте… я заплачу… Целую печь поставлю… Дам электрический утюг… выбросьте это!
— А где я вас буду искать? — спросила бабенка со вздохом. — Поймите, что при мне, то мое… Вы молодой, сильный…
— Du Laus!.. — заорал жандарм. — Los! [19] — Ствол
19
Ты, гнида!.. Пошел! (нем.).
Гуркевич нечеловеческим усилием забросил мешок на спину. Глаза едва не вылезли из орбит, ноги подкосились. Жандарм приотстал. Впереди, шагах в пятнадцати, помахивал узлом майор.
Гуркевича шатало. Он посинел, на руках и на лбу вздулись жилы. Дерюга опять выползала из ладоней; он удерживал мешок последним, отчаянным, усилием.
— Ты, старая курва! — прохрипел Гуркевич. — Я тут сдохну из-за твоих железок! И восстанию придет конец… Чтоб тебя в аду на этой решетке сам святой Игнатий Лойола поджаривал.
— Не стыдно вам так говорить? — вздохнула бабенка в ответ. — Немец, и тот понимает людскую недолю… Свои всегда хуже всех. Кто устроил восстание, скажите, а?
— Может, я? — охнул Гуркевич в отчаянии. Сделал пару нетвердых шагов. Мешок давил словно поршень огромной машины. Гуркевич качнулся, задевая идущих рядом. Груз опять потащил его назад; он бессильно повалился сверху.
— Я дам… вам… пять рублей, — проговорил он, едва дыша. — Пять золотых рублей за этот металлолом…
Жандарм ткнул стволом мужчину, выбежавшего по нужде на обочину. Гуркевич торопливо запустил руку в рукав, разорвал дрожащими пальцами подкладку и извлек завернутую в бумажку монету. Блеснуло потемневшее золото. Он сунул его бабе под нос.
— Настоящая? — недоверчиво спросила та.
— Настоящая, старая ты ведьма! Купишь на нее все решетки, какие есть в Пясечно.
Жандарм снова двинулся вперед. Лицо его блестело от пота, словно намазанное растительным маслом. Тетка сунула пятирублевку в карман.
— Ладно, — сказала она. — Так и быть, выкинь чего-нибудь.
Гуркевич как в горячке бросился к мешку. В придорожную канаву полетела решетка, утюг, сердечники, свинцовые фигурки. На дне осталось какое-то тряпье. Мешок уменьшился наполовину.
— Хватит, хватит! — запротестовала тетка. Кинувшись к канаве, подобрала утюг. — Сама понесу, — сказала, глядя с сожалением на остальное.
Жандарм напряженно искал их взглядом. Гуркевич вытер лицо рукавом и забросил мешок на плечо.
Лишь полчаса спустя, перед Служевцем, когда на колонну вдруг обрушился ливень и жандармы попрятались в брезентовые плащ-палатки, Гуркевич отшвырнул мешок и, не обращая внимания на хозяйкины вопли, помчался в поле, к стогам. Следом, задыхаясь, побежал майор. Люди, скрючившись возле узлов, с тупым равнодушием наблюдали за беглецами. Оба забились в стог и сидели там, покуда не утих последний шум удаляющейся колонны.
— Перешли, — вздохнул облегченно майор.
Гуркевич стряхивал с брюк сено. Из Варшавы доносился грохот.
— Слава
И, с трудом распрямляя спину, зашагал напрямик через поле.
До Залесья они добрели к середине дня. Прихрамывающий майор с трудом поспевал за Гуркевичем. На лбу и лысине у него поблескивали капли пота, лицо побагровело, он шумно дышал. На улочке, в тени зеленых елей, несколько венгерских солдат вытягивали из песка подводу. Молодая женщина в пляжном платье, с пестрой сумкой на плече, вела за ручку маленькую девочку в красных трусиках. На небе не виднелось ни облачка. В траве стрекотали кузнечики.
— А-а? — протянул Гуркевич. — Вот это жизнь!
Майор вытер лоб мокрым уже платком.
— Завтра нужно возвращаться, — проговорил он печально. Гуркевич ответил насмешливым взглядом.
— Я никуда не пойду. Медаль прошу выслать наложенным платежом.
Майор вяло улыбнулся в ответ. Он был похож на жареного поросенка.
— Пойдемте ко мне, отдохнем, — сжалился Гуркевич. — Вы еле на ногах стоите. Наверняка не в пехоте служите. Мы могли бы искупаться в Езёрке…
Майор провел языком по распухшим губам и жалобно посмотрел на Гуркевича.
— Сначала к венграм.
Гуркевич послушно кивнул. Через несколько минут они входили в сад. Перед шикарной виллой потели двое часовых с заброшенными за плечо «манлихерами» [20] . Возле гаража денщик чистил желтые ботинки с высокими шнурованными голенищами. В окне показалась голова поручика Койи.
— Bitte! — позвал он их.
Гуркевич с Громом вошли в просторную прихожую. Где-то звонил полевой телефон. Вертелись офицеры в запыленных мундирах. Вестовой пронес на серебряном подносе бутылку коньяка и коробку сигар.
20
Австрийская винтовка; после распада Австро-Венгрии оставалась на вооружении венгерской армии.
— Видали? — вздохнул Гуркевич. — «Винкельхаузен»…
— Мы по вопросу о поставках мяса, — сказал майор Гром по-немецки. Поручик Койя, усмехнувшись, кивнул и сразу же скрылся за дверью.
— Вообще-то я мог бы уже идти, — заметил Гуркевич. — Жена, небось, заждалась, с холодненьким свекольничком… Но я на минутку останусь. Интересно все-таки.
Койя показался вновь.
— Bitte.
Гуркевич направился было за майором. Тот, однако, виновато улыбнулся.
— Подождите меня, пожалуйста.
Гуркевич, насупившись, вернулся к окну.
Майор вернулся через полчаса. Бросил растерянный взгляд на Гуркевича. Поручик чуть прищурил левый глаз. Гуркевич сделал вид, что ничего не замечает.
— Ну и как? — спросил он майора на улице.
Метрах в ста, среди деревьев серели пушечные стволы, прикрытые ветками ольхи. Улицу перебежала белка, заскочила на сосну, полетела вверх по голому стволу. Майор стянул с носа очки.
— Вы должны сейчас же вернуться на Мокотов, — сказал он шепотом, глядя на небо.