Венок Альянса
Шрифт:
========== Часть 5. ТЕРНОВНИК. Гл. 12. Во имя революции ==========
Por justicia y verdad, junto al pueblo ya est'a,
con el fuego primero del alba!
La peque~na canci'on
que naci'o en nuestra voz
guerrillera de lucha y futuro!
Con Bol'ivar, Gal'an, ya volvi'o a cabalgar
no m'as llanto y dolor de la patria!
Somos pueblo que va, tras de la libertad
construyendo la senda de paz!
Estribillo (x2):
Guerrilleros de las FARC, con el pueblo a triunfar
por la patria, la tierra y el pan!
Guerilleros de las FARC, a la voz de la unidad
alcanzar la libertad!
La opresi'on secular, quiere a'un acallar
el sentir de los trabajadores!
Compa~neros, alzar, la bandera de paz
los sagrados derechos del pueblo!
El imperio brutal, ya se siente el final
con los brazos de Am'erica toda!
A los pueblos, la paz y la felicidad,
socialista el futuro ser'a!
Estribillo (x2)
Himno de las FARC-EP -
Клаукту-Дакта ещё давно понял, что единственный плюс во всей этой ситуации - с некоторыми из иномирцев можно говорить мысленно. Увы, не со всеми. И конечно, это сложно. Бреммейрского языка они не понимают так же, как бремммейры - их языка, поэтому думать надо картинками, при чём «показывать» их чётко, последовательно, стараясь не допускать при этом в свои мысли ничего постороннего. К счастью, они способны правильно понимать эмоции, вопросительные и восклицательные интонации. Отвечают они так же картинками, которые появляются в его голове. Первое время это странно и даже страшно, но за это время и не к такому можно привыкнуть. Какими бы непостижимыми и чуждыми ни были эти иномирцы - это они освободили его и его товарищей по несчастью с шахты, а потом и вообще вон что случилось - всю администрацию, поставленную Бул-Булой на Второй земле, свергли. Там теперь свободная земля. Стало немного грустно, но Клактау-Дакта тут же смёл из мыслей эту грусть - он сам выбрал отправиться к Первой земле, чтобы и здесь испытать радость ту же и большую. Картинка, которую показал ему тогда маленький из иномирцев - как Бул-Буле надевают петлю на шею - ему очень нравилась, он прокручивал её в голове часто. Для иномирцев это символ уничтожения. Теперь они уже знают, что удавление в этом мире не распространено, здесь преступников убивают иными способами. Но всё это выглядело здорово - словно тирана, как деревенскую скотину, садят на привязь. Что ж, если даже маленькие острова, над самим существованием которых так смеялись в его деревне - как же они там живут вообще, тесно, наверное, и кругом вода подступает, ну какой же нормальный согласится так жить?
– сумели отбить свою свободу, то Первой земле стыдно теперь мешкать. Иномирцы помогли освободить Вторую землю, потопили флот Бул-Булы, и корабли с островов пришли к берегам Первой земли - впервые не с войной, а чтобы помочь. В какое отчаянье сперва пришла команда, когда увидела, что их кораблик, рухнувший с высокого водяного столба, воля волн вынесла так далеко от всех остальных, его единственный привела к порту Наымтай, разбитый, неуправляемый - как бессильную жертву хищникам. А оказалось, что Наымтай - уже неделя как свободный порт, и хочется три ночи не спать, слушать рассказы местных и солдат с запада, как это было, и как до этого было в Шайтуе, и Кикту-Ноксе, и множестве мест, которых он раньше не слышал названий. Линия фронта пересекла континент, здесь вышла к морю. Ещё не вся Первая Земля свободна, конечно, силы Бул-Булы ещё крепки в центре и на юге, но и за этим дело не станет. Кто-то, конечно, радуется и считает, что главное теперь - укрепиться здесь, не позволить армии тирана ещё сюда сунуться - да разве он посмеет теперь, да разве силёнок хватит, у него теперь проблем-то много, ну и нечего о нём думать, думать теперь о многом надо - избрать новую, праведную власть, накормить голодных, отстроить разрушенное, чтоб краше прежнего было. Другие возражают, что рано радоваться - хорошо, конечно, наподдавали этим, но их всё ещё много, и нипочём тиран не отступится ни от чего, что успел подержать в своих лапах, тут и о других тоже надо думать, нам сюда пришли помогли, теперь нехудо б оплатить долг, и вот в частности - помочь этим двоим иномирцам пробраться к центру, к своим собратьям. Сколько здесь тех, кого от дома отделяют фронты, вражеские укрепления, а кого-то и океан - кто приплыл сюда, добавить свои силы к нашим силам, а мог бы тоже дома красоту наводить. А этих существ от дома космос отделяет, а ведь началось всё с того, что один из них проникся сочувствием к нескольким из нас, кого отделял от дома холодный враждебный космос.
Клаукту-Дакта очень о многом хотелось расспросить иномирцев. Чем дальше оставался Наымтай, чем дальше они шли по изрытым недавними боями равнинам, пересечённым редкими полосами лесов - только и жди, что издали ещё заметят, организуют «тёплую встречу» озверевшие от понимания, что дело их проиграно, ошмётки карательных отрядов Бул-Булы - тем больше щемило сердце, скоро они расстанутся. Каждый, наверное, из тех, кто шёл рядом, успел возненавидеть пришельцев за свою недолгую жизнь - даже если не встречал их лично, этих жестоких, надменных, алчных торговых партнёров и советников из хурров, гроумов и ещё каких-то рас, которых не вспомнить названия, кто прилетал в этот мир забирать золото, камни, зерно, и оставлять взамен смерть в тысяче разных упаковок. Это, конечно, был самообман - не пришельцы принесли войну, жадность, любовь к власти. Всё это зрело в каждом из местечковых князьков столетия, и просто ярче всего, полнее всего явилось в одном. Но мог ведь быть и любой другой, кому повезло бы воспользоваться поддержкой негодяев и своего мира, и чужих. Нет такого поля, которое не могло б родить и доброе семя, и дурное. Не только с чёрными мыслями приходят в чужие миры. Эти пришельцы были во многих мирах, как многое они могли б рассказать… Если б хоть один язык был общим для них. Эти пришельцы, такие странные, чужие, с белой, страшной, как снежная гладь, кожей, с звериной шерстью на голове, с непонятным, тягучим, как смола, языком оказались
В следующем коридоре Дэвид налетел на врача-землянина – немолодого, темнокожего, с серебристой от седины головой. И не сразу понял, почему его руки вцепились в его плечи, не выпускают их, только через какое-то время стены дрогнули и снова обрели чёткие очертания, и память вынырнула из омута боли, чтобы глотнуть воздуха.
– Доктор Франклин?
– Дэвид, господи боже… ты здесь. Как бы я хотел увидеть тебя снова… не при таких обстоятельствах.
Странно, раньше он никогда не казался старым. Может быть, детская память, они ведь, действительно, так редко виделись… Он всегда был воплощением ума и энергии, он был из тех, кто не войдёт в тихую гавань, не остепенится - покуда есть во вселенной места, где он ещё не бывал. А теперь из глубины его глаз смотрела безысходная, щемящая тоска, которую он старался спрятать дальше, глубже - ради этого места, где они сейчас находятся.
– Как Офелия? Я… знаю всё, в общих чертах. И хотел увидеть её, если можно. И малыша.
Пожилой врач кивнул.
– Да, таково неуклюжее извинение вселенной - рядом со смертью рождение, рядом с огромной скорбью новая надежда… Жаль, что не Андо я говорю сейчас эти слова.
Сердце Дэвида снова сжал болевой спазм.
– О нём всё это время… ничего не было слышно?
Франклин отвёл взгляд.
– Ты ведь слышал, думаю… Они считаются пропавшими без вести - чтобы не произносить бесповоротно страшных слов. Хотя это было бы честнее, наверное. Их корабль ушёл к границе исследованного мира… Это было безрассудство, конечно, и сейчас думается - им должны были отдать приказ возвращаться. Но кто мог решить так тогда? Спасти безрассудных детей, предотвратить скандал между мирами… Жаль, что не получилось. Знал бы ты, как эти лорканцы выступали, спасибо бракири, что как-то их утихомирили…
Слова застряли комом в горле. Никто не верит, что они ещё живы… А он? Палец скользнул по холодному металлу кольца, и Дэвид проглотил эти слова. Правильно и уместно сказать Офелии, что он верит вместе с нею. Верит, а не знает. О странных, безумных снах, о зеркальном коридоре ледяного мрака он ей сказать не может. Непроизнесённое чёрной тенью шло за ними по коридору, дробясь беззвучным эхом между гладких светлых стен, окутывало их единым шлейфом безмолвия - не для всего существуют слова, нет, не для всего…
В палате витал едва уловимый цветочно-травяной запах, светло-зелёные конусы двух светильников источали мягкий свет, сливавшийся на кровати - земной, горизонтальной, где сидела, подобрав ноги, она - такая непостижимо крохотная, хрупкая, даже в большей степени, чем спящий на её руках ребёнок. На стуле рядом дремала Мисси - удивительно, как она умудрялась это делать, при том, что стул не имел спинки.
– Офелия… - от волнения его голос дрожал, - здравствуйте, Офелия. Я Дэвид.
Её взгляд, метнувшийся к нему, вспыхнул радостью, лицо расцвело улыбкой.
– Дэвид… Андо столько рассказывал о вас. Если б я не видела вас в его мыслях, я б никогда не смогла вас представить. Простите, я… Я знаю, что это глупо, но мне неловко, вы… и не только вы… приходите меня навестить, в то время как у вас… не очень удачное время, чтобы выдавливать из себя улыбки и поздравлять кого-то.
– Андо… не смог быть сейчас здесь, это не его вина, не его воля. Но где бы он ни был сейчас, пусть он почувствует тепло этого момента, ему очень нужна эта поддержка…
Улыбающаяся Офелия осторожно переложила ребёнка в руки Дэвида.
«Андо, если ты меня слышишь… Через мои руки, ты ведь можешь это чувствовать? Это ты должен был стоять на этом месте… Я стою вместо тебя, и если мы действительно всё это время делили и восторг, и боль…»
Только зыбкий отзвук, как расходящиеся по тёмной воде круги…
– Знаешь, Дэвид, парень ты, конечно, хороший, - Франклин шутливо подставил ладони, якобы чтобы поймать младенца, - но к отцовству, прими уж мой вердикт, категорически не готов. Не мне, конечно, такое говорить, я-то пелёночно-позгузничного периода удачливо сумел избежать… Правда, у меня ещё есть шанс наверстать упущенное, со мной месяц назад Шон связывался, сказал, они с женой выгревают первое яйцо… Ну, энфили же тоже яйцекладущие… Я – будущий дед… Дед – яйца! С ума можно сойти… Ладно, Дэвид, думаю, вам найдётся, о чём побеседовать, а я должен ещё заглянуть к Лаисе…