Вербы пробуждаются зимой(Роман)
Шрифт:
— Ты куда это, Ваня? — спросила жена, разбуженная стуком упавшего сапога.
— В Москву поеду. С человеком одним надо поговорить.
— С каким?
— Есть у меня там, — сопел Плахин, натягивая сапог. — Он рассудит. Посоветует, как быть.
— А если пойти в райком?
— Ты думаешь, суд назначался без санкции райкома?
Лена пожала плечами.
— Я не знаю, Ваня. Смотри, как лучше. Тебе видней.
В этот же день Плахин был в Москве по названному в справочном бюро адресу. С волнением подходил он к большому учреждению с гранитным подъездом и красной звездой на четырехэтажной
Плахин поднялся по ступенькам к двери. Мимо спешили офицеры, доставая на ходу пропуска.
— Разрешите обратиться? — остановил одного из них Плахин, по-военному вскинув руку к шапке.
— Да, слушаю вас.
— Не могли бы вы вызвать подполковника Ярцева?
— Ярцева?
— Да, Сергея Николаевича Ярцева.
— Нет, не знаю такого.
Потоптавшись с минуту в нерешительности, Плахин обратился к другому офицеру, на этот раз к улыбчивому моряку. Он показался Плахину очень добрым, чем- то напоминавшим Ярцева.
— Товарищ капитан второго ранга?!
— Слушаю вас. — Моряк окинул его взглядом с ног до головы. — Товарищ— бывший солдат, как вижу. Я не ошибся? Не снизил ваш чин?
— Нет, все правильно, — кивнул Плахин. — Солдатом служил.
— Так чем вам помочь?
— Да видите ли… Я офицера одного ищу. Сергея Ярцева. Может, слыхали?
— Ярцева? Сергея Николаевича?
— Да, да. Подполковника Ярцева.
Моряк еще раз пробежал взглядом сверху вниз и, как показалось Плахину, помрачнел.
— А вы кем доводитесь ему? — спросил он тихо и сожалеючи.
— Да никем. Он просто мой командир. Я давно не видел его и вот приехал… повидаться, поговорить.
— Издалека приехали?
— Из Рязани.
— Да-а, — вздохнул моряк. — Бывал я в Рязани. И командира вашего знаю хорошо. В одном отделе работали с ним.
Плахин почувствовал недоброе.
— A-а… а разве он не работает теперь?
Моряк коротко рассказал, что произошло с Ярцевым, извинился за излишнее любопытство и куда-то заторопился по своим делам. Плахин пошел тоже. Пошел по глухому переулку, не зная зачем и куда. Ему было до слез жалко своего командира. Он же ни разу не увильнул от боя. Все лихо вместе с солдатами перенес, а теперь нашелся чинуша, героя в дезертира превратил. Как же так? Как же так? — твердил он одно, тихо двигаясь по тротуару.
На башне Троицких ворот ярко горела малиновая звезда. А на стенке жилого здания, напротив нее мраморная вывеска: «Приемная Председателя Президиума Верховного Совета СССР».
Плахин остановился. А что если зайти да рассказать обо всем? И о себе, и о своем командире, о всем, что мешает лучше жить? Рассказать и спросить: «Есть ли правда на земле? А если есть, то как же она терпит свинскую несправедливость?»
— Иван Фролович! Плахин!! — окликнул кто-то.
Плахин оглянулся. На другой стороне улицы, у Манежа, с рулоном под мышкой стоял новый секретарь Спас-Клепиковского райкома
— Шагай сюда. Я жду!
Плахин подошел, сухо поздоровался.
— Здравствуйте, Кондрат Ильич. Слушаю вас.
— Здорово, Славы кавалер! Ты чего это здесь прогуливаешься? Там зябь надо пахать, солому скирдовать, а он…
— Э-э, какая там зябь, — буркнул обиженно Плахин. — Сами же, поди, под суд благословили.
— Правду приехал искать?
— Да хотя бы…
— Ну и как?
Плахин, потупив глаза, молчал. Широкоплечий, с большими, угловато согнутыми руками, он заслонил собой полтротуара. Пешеходы, недовольно косясь, обходили его. Секретарь райкома дружески обнял лутошица, отвел его ближе к стене.
— Вижу я, разуверовался ты, братец, думаешь, ленинской правды нет. Было такое? Говори, чертов сын.
— Было, — сознался Плахин.
— Ну так вот. Ты еще молодой коммунист, и сказать пару слов тебе не мешает. Дрянь эту выкинь из головы, и чтобы духу ее не было никогда. Знай, правда святая в партии нашей живет. И кто бы ни пытался обойти ее, она рано или поздно даст по зубам. Понял?
— Понял, Кондрат Ильич. Но ведь судят…
— А суд твой не состоялся и не состоится. Отменили мы его, дорогой товарищ.
Плахин обхватил своими большущими клешнями маленького, на вид хилого секретаря райкома.
— Кондрат Ильич!.. Дорогой… Да я… При всем народе расцелую вас.
— Ну, хватит, хватит, медведь, — смутился секретарь. — Кости поломаешь.
Плахин выпустил из объятий Кондрата Ильича и благодарно взял его под локоть.
— А теперь идемте. Идемте, и баста.
— Куда?
— В ресторан, Кондрат Ильич. Водочкой вас угощу.
— Ты же не пьешь? На прошлом празднике, когда грамоту вручал, даже пива не выпил.
— А сегодня выпью. За вас. За правду нашу!
Секретарь райкома положил на плечо Плахина руку и, увлекая его к диетической столовой, грустновато, по с надеждой сказал:
— Выпьем, Иван Фролович. Как следует выпьем, когда поднимем на ноги хозяйство района. А пока пойдем-ка борща поедим. Ну и проголодался я на этом кустовом совещании!
Великое дело привычка.
Все вначале казалось Сергею унылым, сиротливо-чужим. Никак не мог он сродниться с новым военным городком, отдаленным от штаба дивизии на десятки километров. Тянуло туда, где сияют огни районного городка, где по вечерам в маленьком парке гремит музыка, где есть и кинотеатры, и лавчонки со свежим пивом.
А потом привык, вжился, и как-то похорошели в его глазах казармы, веселее выглядел теперь широкий батальонный плац, уставленный плакатными щитами, и не таким неуютным стал солдатский клуб с белыми колоннами, но без крыши. Только не нравилось Сергею, что нет в городке ни деревца, ни кустика. Трава и та растет лишь оазисами возле умывальников.
А во всем виновата вода, десять километров до нее от батальона. Там в предгорье шумит полноводная река. Там проходят занятия и учения. А тут… Нет жизни без нее. Нет зелени. Жесткая норма в батальоне на воду. Десять ведер для общего питья и по фляжке в день на брата. А в батальоне служит молодежь. Ей хочется и умыться до пояса, и поплавать…