Вернадский
Шрифт:
А самому Вернадскому больше запомнились разговоры с будущим светилом американской генетики Ф. Г. Добржанским и с профессором С. Е. Кушакевичем. «Я помню с ним интересные живые разговоры о различных больших и мелких проблемах биологии, философии, текущей жизни. От него я впервые узнал о генах, он — единственный из биологов указал мне на работы Прейера над постоянством количества жизни. <…> Жизнерадостный, полный научных планов, широко образованный и замечательно милый человек. Никак не ожидал, что он так быстро погибнет. При отступлении армии Деникина, заразившись тифом — должно быть, похоронен в Константинополе. <…> Как сейчас, помню его энергичную высокую фигуру в очках, ходившую по маленькому садику среди леса и прибрежных песков перед станцией, напевающего или ведущего оживленную беседу. С Ниночкой
Это был настоящий университетский учитель — от которого надо было ждать многого и которого заменить нелегко. Это одна из потерь культурного накопленного капитала, которую в столь страшных размерах дала нашей культуре комунистическая (он всегда писал это слово с одним «м». — Г. А.) революция»34.
Над чем же работал Вернадский? Конечно, готовил заметки о живом веществе и одну статью, которую тогда не смог опубликовать — об участии живого вещества в образовании почв. Почвоведы представляли себе всегда, что живое поставляет почве останки отмирающих организмов, из которых образуется гумус — черная часть почвы. Он показал совершенную недостаточность таких представлений. Почва — продукт, произведение, сложнейшая система взаимодействия живых организмов, минералов и солнечной энергии. Верхний тончайший горизонт всех материков — наиплотнейший покров жизни, откуда во все стороны — в гидросферу, в атмосферу, в глубинные каменные слои распространяется ее влияние.
Все его давние, еще студенческие, наблюдения над сусликами, земляными червями теперь осветились новым пониманием — ощущением системности жизненной работы всех организмов, их притертости друг к другу и взаимного переплетения. Он пытается теперь определить четкие границы живого вещества. Оно включает в себя опад, отмирающие части, газы, всегда наполняющие полости организмов. «Взятая в таком смысле, живая материя является определенно целым, поддающимся точному учету, могущим быть сведенным к массе, энергии и химическому составу»35.
Испытывая чувство «полноты и давления» жизни, натуралист тем не менее должен перейти к цифрам, должен «поверить алгеброй гармонию». Одно другому не противоречит. Ведь наука о числах возникла из музыкальных соответствий, а алгебра — из чисел. Только хаос нельзя поверить алгеброй. Жизнь можно и нужно записать на языке цифр и точных понятий. Она находится с неживым окружающим миром, как он догадывался, в строго определенных числовых соотношениях. Так появился самый первый набросок будущей идеи, лежащей в основе понятия биосферы.
Но счастье, как известно, недолговечно. Приближался фронт, в который раз менялась власть, и пора было возвращаться к своим обязанностям. Опять с Ниной и Кушакевичем они пустились в обратный путь и вслед за деникинскими войсками пешком вошли в город.
Большевики отступили. На несколько дней в Киеве опять возник Петлюра, но быстро стушевался, на этот раз окончательно.
Открылись расстрельные подвалы на Садовой улице. Горожане ходили туда как в страшный музей. Очевидцы писали о специально устроенных стоках для крови в подвалах, о могилах во дворе, наполненных телами казненных, о забрызганных мозгами стенах кабинетов. Город содрогнулся. Хоронили останки.
С тех пор вопрос о социализме, как об идейном течении, для Вернадского отпал. То, что нужно вбивать, писал он, с помощью неслыханного, средневекового насилия над людьми, не имеет права называться идеей. За ней ничего не стоит, кроме стремления к захвату власти.
Давно, еще в свою первую поездку в Европу, побывал он в Мюнхенской пинакотеке и написал Наталии Егоровне о поразившей его картине Дюрера «Четыре апостола». Он дал знаменитому диптиху свое толкование.
Любое учение появляется на свет как усилие души и ума бескорыстного искателя истины. Его олицетворяет на картине первый апостол — с чистым лицом, высоким лбом и ясными глазами. Второй адепт истины воспринимает ее уже по-своему, более приземленно. Он сопрягает небесный полет мысли первого с уже известными учениями, делает его понятным, толкует и упрощает. Это типичный специалист. Третий апостол — не мыслитель, а деятель,
Таков всегдашний и страшный, в сущности, путь идеи, «овладевающей массами». Она уже неузнаваема в четвертом, а социально он и есть самый сильный и опасный.
Так и социализм, начавшийся как чистое учение справедливости и добра и во всем превратившийся в свою противоположность, стал словесным оформлением убийств и зверств.
Итак, ему лично теперь в Киеве ничто не угрожает. Зато над Академией наук нависла грозная опасность ликвидации. Большевики хотя бы содержали ее, платили ученым, ассигновали кое-какие средства на исследования. Добровольческие генералы знать ничего не хотят о какой-то академии. Да что там академия? Они не хотят слышать ни о какой Украине, будь то государство или федеративная республика. Есть Киевская и другие губернии в составе единой и неделимой России.
Но во имя чего уничтожать начатую научную и культурную работу? И что говорить людям, ее начавшим?
Решает поехать в Ростов, где при штабе Добровольческой армии находилось правительство или Особое совещание, занимавшееся делами гражданского управления. В его составе много знакомых по Петербургу. 23 сентября Вернадский приехал в Ростов. Остановился в богатом доме управляющего табачными фабриками Асмолова C. Л. Минца.
В центре Белого движения уже более широкие горизонты. Здесь иностранные корреспонденты, в том числе муж «кадетской летописицы» Ариадны Тырковой корреспондент лондонской «Таймс» Гарольд Вильямс. Иногда можно почитать европейскую газету, которых он не видел несколько лет. Поскольку сплошного фронта нет, просачиваются и люди, и сведения из Москвы и Питера. Главное — репрессии, массовые аресты (до тридцати тысяч человек в одной Москве). Потери среди интеллигенции ужасающие. Вернадский записывает массу достоверных сведений и слухов об известных и знакомых.
Здесь собрался цвет кадетской партии, много старых друзей. Он общается с Новгородцевым, Паниной, Астровым, Павлом Долгоруковым. Почти все они входят в Особое совещание, созданное Деникиным для нужд гражданского управления, фактически Белое правительство Юга России. Начав хлопоты, Вернадский понимает, что все должен решить Деникин. Но важно правильно подготовить документы и подать дело. Несколько дней он обговаривает вопрос с товарищами по партии. Почти все становятся на его точку зрения: нельзя разрушать академию. Правда, почти все не видят ее как Украинскую академию. Возникают варианты. Она должна быть филиалом Российской академии наук с одновременным созданием такого же в Москве или просто академией в Киеве, но вести дела на русском языке и т. д. Вернадский пишет предварительную записку и готовит аудиенцию у главнокомандующего.
Массу мыслей вызывают у него обстановка в Ростове, беседы с друзьями по ЦК, ознакомление с положением дел на фронтах и в областях, занятых белыми. И вот он чувствует, как сам меняется и, как огромный корабль, медленно разворачивается к иным, более широким горизонтам за пределами междоусобной войны. Еще по инерции он как бы участвует во всех обстоятельствах ее. Он даже выступает в киевских и ростовских газетах с публицистическими статьями об академии, русской и украинской культуре, их взаимодействии в составе новой демократической единой России и о местном самоуправлении. В этих последних статьях (правда, во второй приезд в Ростов, в декабре) он верен себе: дело должны решить только местное самоуправление и аграрная реформа. Та система управления военного времени, которая только кажется эффективной, вызывает ненависть населения и коррупцию. Только ответственное самоуправление способно решить эти две проблемы. И чем отчаяннее положение, тем точнее нужно проводить в жизнь научные принципы либерализма36.