Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.

Древневосточная литература

Чхунхян ничего не оставалось делать.

— Господин, выпейте напоследок хоть вина из моих рук! Вам в дороге нечего будет есть — возьмите с собой мою чашку с едой. Как остановитесь в подворье на ночлег, для вас поесть из нее — все равно что на меня взглянуть. Сандан, неси чашку и вино!

Чхунхян наполнила чашку вином и слезами и подала ему.

— Поедете в столицу, увидите по дороге зеленые деревья у реки — вспомните о моих страданиях. Как сказано в стихах:

Беспрерывно весенней порой Дождевые потоки хлестали, И у странника сердце в пути Разрывалось от острой печали.

Боюсь, вы устанете ехать верхом, можете заболеть. В поздний час попадете в густые заросли, вы уж постарайтесь до заката найти себе ночлег, а по утрам, под дождем или если иней выпадет, попозже

отправляйтесь в путь. Нет при вас человека, который сдержал бы вашего резвого скакуна! Уж вы поберегите свое драгоценное здоровье. Пусть вам будет спокойно в дороге.

Идет дорога в столицу Цинь [122] Среди зеленых дерев, —

122

Цинь — древнее китайское княжество, располагавшееся на территории современных провинций Ганьсу и Шэньси.

так говорится в стихах. Лишь написанное слово даст весточку о вас, чаще пишите мне письма.

— Не бойся, ты обо мне узнаешь, — ответил ей юноша. — Даже Сиванму с нефритового озера послала пару синих птиц, чтобы встретить чжоуского Му-вана [123] . С далекой дороги, даже из-за нескольких тысяч ли, передавали вести. Или, например, Чжун-ланцзян [124] при ханьском У-ди, нашел же государь в парке Шанлинь его письмо на шелке! Правда, у нас нет ни белых гусей, ни синих птиц, но неужто в Намвоне не найдется посыльного? Не грусти! Все будет хорошо! — С этими словами он вскочил на коня и распрощался.

123

Чжоуский Му-ван (1001—946 гг. до н. э.) — император династии Чжоу.

124

Чжун-ланцзян (Су Тунго) — см. примеч. 120; будучи задержан гуннами, по преданию послал императору письмо, привязав его к лапке гуся.

У Чхунхян оборвалось сердце.

— Барич наш все говорил: «Уезжаю, уезжаю». Я думала, что это неправда, но он уж и на коня вскочил и поворачивает. И впрямь уезжает!

Она крикнула конюху:

— Я не могу выйти за ворота, придержи коня хоть на миг! Мне нужно кое-что сказать баричу!

Чхунхян подбежала к Моннёну.

— Барич, вы уезжаете, а когда же возвратитесь? Целый год не будет от вас вестей. Провожу я вас, и навсегда все кончится. Вспомните, Бо И и Шу Ци [125] , которые жили среди зеленых бамбуков и сосен, были самыми верными подданными в древности.

125

Бо И и Шу Ци (XII в. до н. э.) — сыновья князя удела Гучжу; после смерти отца оба отказались от трона и ушли служить к князю У-вану; когда У-ван покорил их родное княжество, не захотели служить ему, ушли в горы, питались травами, умерли от голода; в литературе олицетворяют братскую любовь и преданность своей родине.

Над тысячей гор Уже птицы летать перестали. Лежу я больной, Люди знаться со мной перестали, —

это про меня сказано. Бросили, отвергли преданную душу, все порвали! Для бамбука и сосны нет ни весен, ни осеней, ни лета, ни зимы — они всегда, неизменно зелены! Оставляет меня господин, уезжает, и нет у меня надежд. Буду я спать одна в пустых покоях, хранить свою верность ему и никогда ее не нарушу! Сберегу свои чувства в тоскливом одиночестве, буду дни и ночи о вас думать, а вы хоть весточку пришлите!

Она упала у ворот, и нежные ручки забились на земле.

— О-о! Моя горькая доля! — раздавались стоны. Как сказано у Бо Цзюйи [126] :

Повсюду желтую пыль Развеял ветер холодный. . . . . . . . . . . Поблекла яркость знамен, Померкло яркое солнце.

Она кинулась к его ногам и упала. Сколько мучительных дней ждут ее впереди!

У Моннёна был добрый конь, его, как говорится, только плетью хлестнуть! Юноша, проливая слезы, наказал

ей помнить обещание и, подстегнув коня, умчался, как тучка, гонимая ветром.

126

Бо Цзюйи. — См. примеч. 26.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Чхунхян осталось лишь удалиться в свои покои.

— Сандан, опусти шторы, положи на циновку подушку и закрой дверь. Не знаю, увижу ли я еще когда-нибудь моего любимого, засну, — может, встречу во сне. Хоть и говорят с давних времен: «Не верь любимому, если явится к тебе во сне», — я это знаю, но где же, как не во сне, я могу с ним встретиться? О сон, сон, явись ко мне! Я полна тоски, и сон не приходит. О горькая моя доля!

Людей разлучают дела и заботы. Как жить мне одной в этом доме пустом? Тоскуем в разлуке, не видя друг друга. Кто скажет тебе о печали моей? Смятенное сердце не знает покоя, Забыла я рой повседневных забот, Засну ли, проснусь ли — любимый далёко, Встает предо мной юный облик его, В ушах повторяются звонкие речи, Увидеть бы мне! Увидеть бы мне! Любимого снова увидеть бы мне! Услышать бы мне! Услышать бы мне! Любимого снова услышать бы мне! Что в жизни минувшей мы сделали злого? Зачем мы с тобою родились на свет? Теперь мы тоскуем в жестокой разлуке. Мы встретились, помнить друг друга клялись, Клялись не забыть о своем обещанье, И связаны нашею клятвой навек... Но радость любви так же быстро исчезла, Как золото, жемчуг и яшма во сне.

Все в мире связано между собой. Вот ручеек течет, потом становится рекою — все глубже, глубже, глубже. Любовь моя растет, становится горою — все выше, выше, выше, вот уж и вершины не видно, а как заранее узнаешь, когда настанет час ей рухнуть? Злые ли духи навредили, небо ли позавидовало, но расстались мы с любимым утром, а когда еще встретимся... Теперь уж до конца мне маяться в печали и страданиях. Хоть сказано в стихах:

С лицом, как нефрит, С волосами, как тучи, Напрасно о старости дева горюет, —

но солнце и луна бездушны. Почему так долго тянутся зимние и осенние ночи, полные лунного сияния? Зачем так медленно уходит солнце в сезон густых теней и ароматных трав? Даже если бы они знали, как мы тоскуем друг без друга, все равно мне одной коротать ночи в пустой комнате с единственным другом — тоскливым вздохом. Сердце рвется на части, слезы льются и льются! Пусть бы слезы стали морем, а вздохи — ветром, я села бы в челн и поплыла к милому в столицу. Почему бы мне его не повидать? Но когда сияет ясная луна после дождя, я лишь страдаю о любимом — ведь он для меня глубоко упрятан. О мои мучительные сны! Там, где любимый, и месяц светит, и кукушка кукует, а у меня на сердце тоска. Ночь едва-едва светится, лишь светлячки мерцают за окном. Глубокой ночью, в третью стражу сижу я — милый не приходит, лежу — нет сна! Без любимого, без сна! Что же мне делать? О, я несчастная! В старину говорили: «Если много радости, придет и печаль, если горя много, наступит и радость!» Ждать мне придется немало, а я страдаю невыносимо, и только милый избавит от тоски мое сердечко! О светлое Небо, обрати на меня свои взоры! Дай мне снова увидеться с любимым и жить с ним, не разлучаясь, пока не выпадут даже седые волосы. Может, вы знаете, синие реки и зеленые леса, не захворал ли в пути мой любимый? С тех пор как мы с ним расстались, ни весточки! Человек ведь не дерево и не камень, есть же сердце у любимого! О моя бедная доля!

Так она проводила дни, вздыхая и умоляя Небо.

Тем временем Моннён ехал в столицу, и ночи не приносили ему сна.

— Как я хочу увидеть мою любимую! Так хочу увидеть! Думы о ней не оставляют меня ни днем, ни ночью. Время я провожу в тоске, и лишь встреча с ней избавит меня от страданий.

Старайся дни и луны, надейся на экзамены!

Через несколько месяцев в Намвон был назначен новый уездный правитель. Это был Пён Хакто из квартала Чахаголь в столице. Он хорошо владел кистью и был человеком широких интересов, увлекался музыкой, но отличался распутным нравом и подчас вел себя настолько дурно, что даже терял достоинство. Пён Хакто допускал ошибки в делах, и люди, знавшие его, называли невыносимым упрямцем.