Вернись в завтра
Шрифт:
— А мои другое брехали. Мол, в прислуги берешь, чтоб в доме управлялась.
— Дуры! Прислугу не прописывают и не завещают ой дом! — вскипел дед.
— Теперь сама все поняла. А разве легше было у них? В деревне мне никто не помогал. Легко ли одной всюду управляться? Сено наготовь, дров на зиму записи, с огородом, хозяйством и в избе управься. Они нигде не помогли, только грызли с двух сторон. Жизнь насквозь опаскудела. Если б не ты, давно себя порешила б, — всхлипнула баба.
— Ну не реви, успокойся, все наладится. Не рви себе душу памятью, закинь оглядываться в свою спину — шею своротишь. Вернись в завтра, там светлей и нет помехи, — успокаивал дед, и Тонька понемногу отвлеклась от воспоминаний:
— Слышишь, дедуль, а я у наших поваров учусь готовить по-городскому. Всякие салаты, омлеты, супы. Даже запеканка хорошо получается. Завтра зразы стану делать. Наши повара всему меня учат. Не отказываются помочь и хвалят меня. А и я стараюсь изо всех сил. В жизни все сгодится.
— Давай, Тонюшка! Эта наука бабе самая нужная! Любая, коль умеет готовить, в семье приживется. Мужики такое дорого ценят. И знай, при всех достоинствах, ни одну красавицу и умницу не потерпят, коль она у плиты безрукая. Беда, что нынешние бабы готовить не умеют. Разучились, иль некому стало показать. Замуж выходят только для постели. Глядишь, через месяц ее уж выбросили. Надоело мужику по закусочным питаться, пирожками с лотков давиться. Вот и разводятся с никчемками. Для постели на ночь всяк себе сыщет, а вот для жизни тяжко найти. Вот и старайся, чтоб тебя в семье любили все. И мужик пусть тобою дорожит.
— Мне б Кольку на ноги поставить, зачем мужик сдался? Нам втроем неплохо, — отмахнулась баба.
— То ты теперь так сказываешь, пока в свою пору не вошла. А годов через пять взвоешь. Любому станешь рада, уж я знаю, — усмехнулся дед, пряча в кулак лукавую, озорную улыбку.
— Да будет тебе надо мной смеяться! — смутилась Тонька и пошла спать.
Во сне приснилась бабе деревня. Вся в цветущих садах. Кругом поля, огороды, тихая речка, в ней вихрастая, щербатая ребятня плескается. Вон и бабы белье полощут, стучат вальками. А сама Тонька, еще совсем молодая, сворачивает в лесок, там под старой рябиной ждет ее Сашка. Он выходит навстречу, ласковый, нетерпеливый, хватает девчонку на руки, шепчет такие слова, от каких дух захватывает:
— Хорошая моя! Самая лучшая, родная девочка! Любимая…
Тонька усиленно вырывается:
— Я не за тем пришла. Другого люблю, пусти! — вспомнила Степку. И вдруг услышала голос сына:
— Мама, пусти к себе, мне холодно, — залез под одеяло и, свернувшись калачиком, вскоре уснул под боком.
Кажется, только стала дремать, а уже дед встал. Стараясь не шуметь, вышел на кухню. Тонька глянула на часы:
— Пора! — сказала сама себе и вылезла из-под одеяла.
Вскоре дом опустел. А напротив, у Андрея Михайловича уже кипела работа, стучали топоры, визжала циркулярка, каменщики решили сегодня закончить с домом Василия Петровича и взяться за избу Андрея Михайловича. Сегодня на дворе снова потеплело, и люди торопились успеть побольше. Даже о перекурах забыли. Когда Тонька прибежала ненадолго, чтоб покормить людей обедом, мужики пришли в дом не сразу, но ели торопливо.
— Ладная хозяйка с тебя получилась. Вкусно готовишь! — похвалил бабу Илья Иванович.
— Кому-то повезет! — глянул на Тоню Федор и, словно спохватившись, отвел от нее взгляд.
— А вы приглядитесь друг к дружке. Все ж по соседству живете, лоб в лоб избами. Может снюхаетесь! — хохотнул кто-то из каменщиков.
— Еще чего! — вспыхнула баба и мигом выскочила из дома.
— Зачем женщину обидели? Ну разве ей такой, как я нужен? Она в дочки мне годится. За что вы ее унизили? — пристыдил мужиков Федя.
— А чего себя роняешь? Мужик, что надо! Подумаешь, старше годами! Так и положено. Оно и Тонька не девка, пацан имеется. Ты ей подарком стал бы.
Кому нужна «с хвостом», коль в городе одиночек море. Еще радовалась бы, если б ты согласился ее взять. А то взбрыкнула с психу, кобыла рязанская. Принца ей подайте! Да где их набраться на всякую суконную матрешку. Глянула б на себя в зеркало, чума корявая! — негодовал каменщик.
— Слышь ты! Полегше на виражах! Кончай на Тоньку брызгать, не заводи меня, покуда до лиха не дошло! — сжал кулаки Василий Петрович.
— Ребята, успокойтесь! Чего взъелись, на что базарите? Какое дело нам до Тоньки? Накормила всех отменно, на том ей спасибо агромадное, а другое не троньте. У всякой бабы своя исподница и нечего ее выворачивать. Тонька вас не задевала, и вы не троньте. Не для того сюда позвал, — осек каменщиков Андрей Михайлович.
Еще не наступили сумерки, а каменщики уже закончили дом Василия Петровича. Унесли со двора леса и растворное корыто, убрали оставшийся кирпич, унесли лопаты и мастерки. Вернувшаяся с работы Тонька лишь подмела вокруг дома, вымыла крыльцо, решив завтра отмыть окна. На дворе стало темнеть. И Колька, соскучившись, прилип к окну, звал мать в дом. Едва она вошла, в двери постучали. Тонька удивилась, увидев Федю. Неловко переминаясь с ноги на ногу, он положил ей в руки пакет с конфетами:
— Возьми. Это твоему мальцу от меня.
— Зачем? У него есть, нам не надо.
— Бери! Пусть моего сына помянет. Тоже Колей звали. Нынче уже парнем стал бы. Да не привелось. Прошу, возьми, не откажи! — вышел в дверь, не ожидая благодарности.
— Помянуть его сына? А с чего он помер? Сколько ему было? Выходит, что много пережил мужик. Целых десять лет минуло, а забыть не может, — занялась баба ужином.
— Эх-х, горе-горькое, кружит по земле, ни единого человека в покое не оставит, всякого прихватит своим холодом. Только уложив в гроб, отстает от человека, о ком ни заговори, у всякого свое лихо. Вон и в нашем детсаде бабы-воспитательницы такие красивые, нарядный, с виду веселые, а заговори, сердце кровью обливается. У одной — ребенок-калека. У другой — мать с инсультом свалилась. От третьей муж ушел. Директорше тоже не повезло, дачу бомжи спалили. У бухгалтера машину украли прямо из гаража. Даже старуху уборщицу обидели. Всю картоху с огорода злодеи выкопали и унесли. Ни единой не оставили. Баба воем мнилась, что теперь зимой жрать станет? А ведь все пою полола и окучивала, жуков собирала. Для кого старалась? А и кто поможет ей? Может поговорить с дедом, дать мешок картохи из своей? Нам по горло хватит до самой молодой, — думает баба.
— Мам! Глянь! Наш дед окошко вынул у соседей! Там все померзнут! Зачем людей наказал? Глянь! Снова ставит, другое! Во дает, круто! С другим стариком поставили новое. Пусти меня к ним! — запросился Колька.
— Поздно уже, да и холодно. Скоро спать ложиться нужно. Побудь со мной дома, — попросила сына.
— Мам! А где мой папка? Куда он подевался? — подошел вплотную, затянул в глаза бабе. Тонька растерялась, она ожидала, что сын задаст ей этот (вопрос гораздо позже, года через два-три. Но не теперь.
— Где он потерялся? Почему не с нами?
— Сынок, я расскажу, когда подрастешь. Теперь еще рано. Потом…
— Почему? Я уже большой! Иль наш папка тоже убежал?
— Он и не приходил.
— А как я получился? Иль вовсе без папки? Иль меня, скажешь, ворона принесла на чердак?
— Колька, не болтай глупости! — цыкнула на сына, а тот не смутился:
— Это Верка-дурочка говорит, что ее мамка в цветах нашла. А Лешка ей ответил, что, значит, ее мать бомжиха и подбросила Верку к чужим людям. Что дети в цветах не родятся, как жуки.