Вернись в завтра
Шрифт:
— Только не погавкайтесь насмерть, — вышел за дверь.
Федор подбросил дров в камин, посидел недолго у огня и, оглядевшись, принялся за уборку. Через час на кухне было чисто. Словно ничего здесь не происходило.
— Федь, а с чего ты на меня взъелся? Уж чем только не обозвал!
— Будь кто другой, покруче с тобой разобрался. Я еще пощадил.
— А за что?
— Тебе Петрович рассказывал, за что меня посадили?
— Почти ничего. Говорил, что посадили ни за что. А ты кого-то убил. Вот и все, больше ничего не знаю.
— Вот то-то и оно, ни хрена не знаешь. И лучше, если б молчала…
— А что у тебя случилось? — налила чай, подвинула поближе тарелку с блинами, варенье. Сосед сидел задумчивый, смотрел во двор, но ничего не видел. Он вспоминал свое, то, что ворошить не хотел, а рассказывать и тем более.
Тонька сидела совсем рядом, тихо ждала.
— Знаешь, я даже не думал, что когда-то увижу Колыму. Слышал о ней всякие ужасы и как многие отморозки был уверен, что меня обойдет чаша сия. Да вот не минула, прихватила за самые жабры. Мы в тот год собирались поехать к морю на юг, как только у сына закончится учебный год. Он заканчивал первый класс. Колька уже знал, мечтал о море. Никто из нас его не видел никогда. Мы с отцом и женой работали в одной строительной бригаде, и начальство пошло навстречу, заранее согласились дать нам с женой одновременный отпуск. И мы заранее стали понемногу готовиться, чтоб потом не пороть горячку. А в самом начале мая уже подготовились полностью. У Коли оставалась последняя школьная неделя. Он радовался будущей поездке и торопил каждый день. Ну, а мы с Евдокией дорабатывали последнюю неделю, а вечерами помогали матери в огороде.
— Вы вместе со стариками жили?
— Конечно. Прекрасно ладили, без проблем, никогда не ругались, ни причин, ни повода к тому не было. Вот так копаемся с грядками за домом, Коля должен был вот-вот вернуться со школы, и вдруг слышим какой-то визг, крики с улицы. Люди галдели. Будто кого-то ругали громко. Мы вышли с огорода глянуть, что случилось, и увидели жителей нашей улицы, сбившихся в кучу. Рядом стоял внедорожник. Когда мы подошли, толпа расступилась, и мы увидели на обочине своего сына. Коля уже умер, — задрожал голос человека, он умолк на минуту и, взяв себя в руки, продолжил:
— Его сбили внедорожником. Высокий милицейский чин управлял машиной. Пьяный вдрободан, он вместе с любовницей ехал на дачу. Скорость была сумасшедшей. Я глянул на убийцу сына, он плохо соображал, что натворил. Хотел свернуть ему голову, но люди удержали, не пустили к падле. Его забрали в милицейскую машину, а на место аварии понаехали гаишники, милиция, прокуратура. Потом и сына увезли в морг. А через день вместо юга, похоронили моего мальчонку на кладбище, — всхлипнул всухую вслед воспоминаниям.
— Я все ждал суда над негодяем, писал заявления, требовал наказания. Но через месяц он сам вызвал меня к себе в кабинет. Его даже не понизили в должности и звании. Уж какой там суд! Знаешь, что он мне звенел? — глянул на Тоньку, та слушала, широко открыв глаза.
— А вот так и заявил:
— Ты себе еще полгорода сопляков настружишь. Давай не будем усложнять. Возьми вот деньги, здесь тебе компенсация за похороны. Думаю, останешься доволен мною. Ну и забудем случившееся. Хватит строчить на меня кляузы. Сына этим не поднимешь. Хочешь, помогу тебе отвлечься. Адресок дам. Там такие телки, не то своего босяка, себя потеряешь. У каждого из нас, в яйцах полдеревни ребятни пищит. Ты еще молодой, все поправимо. Не специально сбил и твоего выпердыша. Через год, другой все забудешь. Давай простимся по-хорошему! — предложил он мне. А я не смог с ним согласиться. Придавил его столом к стене, хотел раздавить, как клопа. Но он нажал кнопку, вскочила охрана, меня выволокли из кабинета, потом сапогами вышибли из милиции и посоветовали не ходить поблизости. Кстати, я увидел на столе того козла все жалобы, какие писал по инстанциям, требуя наказать виновного в смерти сына. Их ему переотправляли. Выходит, зря ждал и надеялся на справедливость. Ее не было никогда. Вот так-то и порешил сам сыскать правду, без властей, какие глумились над моим горем. Мне ничего другого не оставалось. Моя жена умерла через два дня после смерти сына. Разрыв сердца. Не выдержала горя, а значит, и ее он убил, тот мент. Потом слегла мать. Нервы сдали. Я боялся войти в дом, чтоб не увидеть новый гроб. Я ни о чем не мог думать, кроме мести и стал выслеживать мента. Вскоре уже пронюхал, где его дача, когда и на сколько он туда приезжает. Но она охранялась ментами и псами. Понял, в лобовую встретиться с ним не обломится. Не достану ножом, кулаками. И вот тогда стукнула в голову мысль пристрелить падлу. Но своего оружия не было.
— А стрелять умеешь? — перебила Тонька.
— Я на севере служил, в погранвойсках. Там стрельбе первым делом учили. И я бил без промаха. Оставалось последнее, найти оружие. И сыскал… У твоего деда со стены снял. В тот же вечер пошел на дачу к тому отморозку, засел со стороны леса понезаметнее. Как только этот козел вышел во двор, взял его «на мушку» и уложил с первого выстрела наповал Я конечно, не стал ждать, пока меня возьмут за жопу и мигом убежал домой. Но не учел про собак. Они взяли след и привели прямо ко мне домой, — вздохнул человек.
— Ну, а что тебе оставалось? Сами не хотели своего судить. Неужель смерть сына и жены простить надо было? Да никто такое не забудет. Это уж точно! — возмутилась Тонька, покраснев до макушки.
— Ну а меня скрутили в три дуги и приволокли в ментовку. Как там вломили, как метелили, никогда не забуду. Одного вшестером ломали. До потолка подбрасывали и ловили на кулаки и сапоги. Не столько за начальника, сколько за поруганную ментовскую честь убивали. Но тут отец спохватился, понял, что и меня может потерять, и сам поехал в Москву. Он из тех, кто своего добивается. Короче, через две недели перестали трамбовать. Ментам велели представить суду не калеку, а нормального человека, иначе к ответу грозили привлечь. Вот и сунули в больничку. Там охрана много чего подрассказала. Уже тогда, до суда все было предрешено. Все верно оказалось. Как грозил ментовский следователь:
— Попадешь падла на Колыму! Не ниже червонца получишь. И не мечтай, что оттуда живым вырвешься. Не обломится удача стебанутому придурку. Уж мы дадим знать своим, что с тобою отмочить нужно. Смерть подарком покажется. Так что не на что надеяться. С Колымы пути заказаны. Еще никому не сходило с рук убийство сотрудника милиции, тем более в таком звании. За него своей шкурой ответишь…
— Так оно и получилось. Как ни старался адвокат, получил я десять лет с отбытием в зоне усиленного режима. Это полное беззаконие. Но я уже знал, с милицией спорить бесполезно, все было заранее предопределено. Куда только ни обращался адвокат, доказывая что убил я мента будучи глумным, ну в состоянии аффекта, что по первой судимости не имеют права сажать меня в зону с усиленным режимом, и наказание должен отбывать по месту совершения преступления, на все его доводы забили с прибором и жалобы даже не читали. Клали под сукно или сдавали в архив. От меня было решено избавиться навсегда.
Федька умолк, глядя в темноту двора. По лицу человека бежали струйки пота. Сколько лет прошло, а память цепко держит в своих руках больную душу человека и ни на минуту не дает забыться.
— Федюшка, попей чайку, родимый, — уговаривает Тонька, тихо поглаживает дрожащие руки мужика, тот словно закаменел, ничего не чувствует и не слышит.
И снова видится ему в темноте длинный, сумрачный барак со щелястыми стенами, дырявой, просвечивающейся насквозь крышей, ряды нар и серые лица заключенных. Они были так похожи друг на друга — меченые одной печатью беды. В глазах ни капли жизни и надежды, сплошная безысходность и равнодушие к самим себе. Они уже не верили никому и ни во что.
Когда охранник ввел Федьку в барак, на него никто не оглянулся и не поздоровался в ответ.
Где-то в углу ему указали на свободную шконку. И только когда присел, к нему подошел костистый, угрюмый человек и спросил хрипло:
— Как там на воле?
— Хреново! — ответил Федька хмуро.
— С чего сюда загремел?
— Лягавого прикончил!
— Ого! Мужики! Шурши сюда! Этот чумарик бренчит, что мусорягу замокрил!
— Ну, звени, как это тебе обломилось? — обступили Федьку зэки.