Вернуться в Антарктиду
Шрифт:
«Надо будет выяснить, за что ее муж желал ей смерти», - подумал он. Вик предполагал, что именно в этом эпизоде из прошлого кроются важные ответы. Пока же он открыл на экране компьютера присланные оперативником материалы.
Видео, снятое дорожными камерами, было отвратительного качества. Нечего было и надеяться, чтобы рассмотреть на них лица угонщика и его приятеля. Тем не менее, Вик максимально увеличил изображение и даже попытался его очистить с помощью имеющейся у него программки. Увы, максимум что удалось – получить размазанную физиономию мужчины, куковавшего на остановке в ожидании машины. Его лицо попало в фокус камеры
– И все-таки мне кажется, что я его где-то видел…
Вик закрыл глаза, сосредотачиваясь. В памяти всплыли кадры, отснятые при аресте Дмитрия Москалева.
Не до конца доверяя себе, он нашел ту запись и, отмотав до нужного места, нажал на паузу. В толпе зевак, которых мельком сняли журналисты у ворот коттеджа Москалевых, прятался высокий худой мужчина с лиловым беретом на голове, лихо заломленным на правое ухо. Из-за этого головного убора, совершенно непрактичного для русского рождественского морозца, он смахивал на богатого художника. На данный образ работал и перстень на правой руке – большой, блестящий и совершенно китчевый. Подобный не постесняется носить лишь человек творческий и с претензией на некую элитарность, недоступную простым смертным. Судя по большой профессиональной камере, мужчина играл роль фотокорреспондента. Лицо его полускрывалось за объективом, но перстень попал в кадр и был виден отчетливо.
Похожая светлая печатка на том же пальце сверкала в свете фонаря и у незнакомца в Уфе. Берета не было, как и усов, но с учетом сходства фигур и комплекции можно было говорить, что совпадение заслуживает быть отмеченным. Интуиция сигналила Виктору, что в этом явно что-то есть…
– Неужели след тянется из Москвы?
– прошептал он. – Но почему? Ведь пурба уже у них… Или у Загоскина было еще и зеркало?!
Он отослал находки Пат, снабдив кратким комментариями. Надежда, что она или спецы из «Ямана» немедленно опознают «художника», была минимальной, но в их расследовании любая мелочь могла пригодиться.
6.2
6.2
Четыре года назад. Ямантау.
Во сне Пат часто кричала, и он будил ее, потому что кошмар был страшен тем, что никак не отпускал. После рождения малышки подобные сцены вроде бы прекратились, и Вик надеялся, что Патрисия справилась с последствиями тяжелой психологической травмы, однако спокойные ночи не продлились долго. Они тогда спали уже порознь, но даже в другом конце коридора Вик просыпался от ее пронзительных воплей. Просыпались и няньки, и медсестры, а с поста охраны прибегали напуганные солдатики с автоматами наперевес. В доме поднималась суета, вызывали из соседнего здания доктора, который пытался настаивать на комплексном обследовании, но Пат всякий раз категорически отказывалась.
Несмотря на то, что ночные кошмары со временем стали уже привычным явлением, окружающие продолжали реагировать на них как в первый раз и месяц спустя, и год.
– У нас инструкция, - объяснил Соловьеву глава службы внутренней безопасности, отвечавший за охрану ценных сотрудников, - сказка Толстого про пастушка, кричавшего «Волки! Волки!» не для нас. Мы обязаны исходить из худшего. Однако меня лично весьма удручает,
Последней фразой подполковник невольно выдал не только личное отношение к происходящему, но и выразил превалирующее в закрытом городе мнение. Пат в Межгорье не любили.
Вик не до конца понимал причину всеобщей неприязни. Никто не знал подробностей их антарктических приключений и, тем более, не имел понятия о скандальных штришках биографии Патрисии Ласаль-Долговой, чтобы на их основании ненавидеть ее или не доверять. Наследница древнего провансальского рода была красива, обладала утонченными манерами, разговаривала вежливо и с неизменной улыбкой. В работе она огрехов не допускала, а ее ум оставался по-прежнему острым как бритва. К тому же ее деликатное положение требовало снисхождения. Но факт оставался фактом: Пат так и не вписалась в товарищескую атмосферу военного городка. И у Соловьева было тому лишь одно объяснение: наверное, она и не хотела вписываться.
Вик испытывал к ней смешанные чувства, которые и сам не мог толком охарактеризовать. Когда-то Вещий Лис просил его позаботиться о дочери Гвен Ласаль де Гурдон, как если бы та была его родной кровью, и Вик приложил все силы, чтобы доставить Пат на Южный Урал, а потом и обеспечить ей комфорт, дабы подопечная не помышляла о бегстве. Все понимали, что могущественные люди, стоящие во главе ТНК «Прозерпина» и входившие в мистический орден иллюминатов, на которых она работала, не простят ей ни предательства, ни гибели сына главы корпорации Ги Доберкура. Россия предоставила ей убежище, но устранить угрозу ее жизни полностью было невозможно.
По возвращении из Антарктиды Патрисия казалась подавленной, даже больной и безропотно выполняла все, что от нее требовалось. Работа с прекрасно сохранившемся образцом древних технологий – чудесным артефактом под условным названием «Черное солнце», на какое-то время вывела ее из прострации и заставила жить активной жизнью. Однако француженка так и осталась сама по себе: вне коллектива, сплоченного как семья, и вне культурного контекста, к которому не желала приспосабливаться. Потому и Вик все чаще чувствовал себя скорей ее охранником, чем другом. И тяготился своим невнятным положением.
И все же ее ночные кошмары брали его за живое. Он не мог не сочувствовать страдающей женщине. Его отношение стало меняться, когда Пат после очередной суеты с дежурными, докторами и уколами призналась ему, что кошмары – не просто кошмары.
– Поль жив, - сообщила она ему шепотом, когда они остались в спальне одни.
Вик решил, что она сошла с ума.
– Это был просто сон, - попытался он утешить ее, но Пат вырвалась, не принимая в этот раз от него никакого сочувствия.
– Нет, это не сон. Он жив! Я просто не рассказала тебе всего.
Выслушав ее сбивчивый рассказ про то, как на самом деле погиб ее муж, Вик сказал:
– Прости, но мне кажется, здесь проявился голос твоей совести.
Сказал он это по-русски (хотя общался с Пат обычно на ее родном языке), но тут просто не знал, как перевести слово «совесть» на французский. Известные ему эквиваленты не умели передать тот смысл, который он желал вложить.
Пат, услышав звуки русской речи, подняла на него покрасневшие глаза:
– Ты не веришь мне. Почему ты мне не веришь?!