Весенняя сказка

Аверьянова Е. А.

– Точно так-с, ваше благородие!

– Ну так вот, значит, получай еще полтинник и проведи меня к Ирине Петровне! Слышишь!

– Покорно благодарим, ваше благородие! – Никитич невозмутимо опустил деньги в карман. – Пожалуйте-с в приемные часы, от четырех до пяти, ваше благородие!

– Черт знает что такое! – выругался, не стерпев, господин и, метнув злобный взгляд в сторону Никитича, сердито зашагал по улице, совершая уже в третий раз сегодня этот путь, и, увы, все одинаково безуспешно.

– Ишь, тоже думает, на дурака напал! – усмехнулся ему вслед Никитич, злорадно побрякивая в

кармане полученными полтинниками. – Так я и провел тебя к барышне! – Старый швейцар с шумом захлопнул парадную дверь, очень довольный, что в третий раз уже прогоняет этого грубого и ненавистного ему человека.

Егор Степанович Лабунов (мои читатели, вероятно, уже догадались, кто был этот таинственный посетитель, так жаждавший повидаться с Ириной) и не подозревал, что Никитичу не только было известно, кто он такой, но также – и зачем он являлся сюда. Дворник Иван был в родстве с Никитичем, и накануне, доставив вещи Ирины, за чаем в швейцарской немало порассказал ему интересных вещей о своих новых господах, Лабуновых.

Егор Степанович был страшно возмущен. Он целый рубль передал этому старому дурню, надеясь задобрить его и расположить в свою пользу, а между тем вот уже третий раз он слышит все один и тот же ответ:

– Пожалуйте в приемные часы, от четырех до пяти!

Да, Егор Степанович был страшно возмущен! Он решил во что бы то ни стало еще раз повидаться с Ириной до своего отъезда. В душе этого упрямого человека все еще жила смутная надежда, что ему удастся как-нибудь уговорить ее поехать с ними в их именье, или, вернее, небольшой хутор, стоявший одиноко за городом. Он был убежден: в этом захолустье она уже никуда не убежит от них; тут она всецело будет зависеть только от его семьи и от него самого. Эта мысль особенно улыбалась Егору Степановичу. Он простить себе не мог, что не сумел вовремя удержать эту милую девушку, столь полезную в их доме. Впрочем, помимо всяких практических соображений, нужно сознаться, что Ирина и сама по себе ему очень нравилась; нравственное обаяние этой прелестной девушки было так велико, что оно не могло оставаться бесследным даже и для такой грубой, прозаической натуры, как Егор Степанович Лабунов.

Хорошенько закусив по дороге, он ровно в четыре часа опять звонил у подъезда Дальхановой. В голове Лабунова начинало слегка шуметь, и он чувствовал необычайный подъем духа и прилив той подозрительной храбрости, которая у него обыкновенно появлялась, когда он был слегка навеселе. «Самое надлежащее настроение!» – думал Егор Степанович, развязно влетая в переднюю пансиона и еще на ходу небрежно сбрасывая свою енотовую шубу на руки Никитича.

– Доложи! – крикнул он повелительно, вторично отдавая ему свою карточку.

Никитич мрачно оглядел его с ног до головы и весьма неохотно понес карточку наверх к начальнице.

От опытного взгляда старика на скрылось несколько приподнятое настроение Лабунова, и он решил ни в каком случае не оставлять его наедине с барышней и с начальницей. «Пусть жена подежурит у подъезда пока что, – резонно думал швейцар, – а я лучше постою вот тут, в коридоре, у дверей зала!»

Глафира Николаевна спокойно сидела в учительской, перебирая и пересматривая кое-какие журналы. Ирина тут же у стола еще раз записывала себе на память задачу Антипова, стараясь найти для нее наиболее легкий и простой способ изложения. Она так углубилась в работу, что даже не слыхала, как кто-то тихонько постучал в дверь и в комнату вошел Никитич.

– Что вам? – спокойно спросила Дальханова, не подымая головы и не отрываясь от своего журнала.

– Да вот опять этот господин, значит, ваше превосходительство, что давеча приходил, – замялся Никитич, – барышню спрашивают!

– Какой господин?! – встрепенулась Ирина, сразу меняясь в лице и большими испуганными глазами глядя на старого швейцара.

– Господин Лабунов! – мрачно проговорил Никитич.

– Какой нахал! – процедила тихонько Глафира Николаевна и сурово сдвинула брови. – Проси, я сама выйду! – холодно приказала она швейцару, поднимаясь с места и направляясь в зал.

Ирине почему-то показалось, что начальница по крайней мере на полголовы стала выше в эту минуту.

– Фомочка, – проговорила Глафира Николаевна решительно, уже выходя из учительской, – вас я попрошу остаться тут, я не желаю, чтобы вы говорили с этим человеком!

Дальханова удалилась из комнаты, величественная и надменная, как разгневанная королева.

VIII

В ожидании Ирины Егор Степанович беспокойно бегал мелкими шажками взад и вперед по залу. От волнения ему не сиделось на месте, и мысленно он уже придумывал самые чувствительные слова, чтобы как-нибудь повлиять на молодую девушку.

Лабунов ожидал, что вот-вот откроется дверь и к нему выйдет как всегда застенчивая и смущенная Ирина, а он, Егор Степанович, не помнящий зла, кинется к ней навстречу с распростертыми объятиями и… и… и… «Что, бишь, хотел я сказать!» – внезапно остановился Лабунов, тщетно стараясь припомнить, что именно он хотел сказать. Мысли его немного путались, и в голове ощущалась странная тяжесть....

– Ирина! – воскликнул он вдруг трагическим голосом, заслышав по коридору легкие шаги и подбегая ко входной двери. – Ирина!

Егор Степанович только что собирался принять позу всепрощающего героя с распростертыми объятиями, как вдруг дверь сильно распахнулась и перед ним выросла неприступная фигура начальницы.

– Что вам угодно?! – послышался ее спокойный ледяной голос.

Озадаченный Егор Степанович совсем растерялся и сконфуженно отскочил назад. В дверях стояла высокая статная женщина со сторогим непроницаемым лицом. Он никак не ожидал увидеть начальницу именно такой. Накануне Лабунов не успел хорошенько разглядеть ее в санях, но во всяком случае она показалась ему на улице куда как и меньше, и незначительнее.

– Что вам угодно? – снова раздался все тот же бесстрастный ледяной голос.

На минуту Егор Степанович был несколько сбит с позиции, но, впрочем, это длилось недолго. Под влиянием выпитого вина и своей природной наглости он скоро оправился.

– Что мне угодно, сударыня? – дерзко начал Егор Степанович, выпячивая свою грудь в пестрой бархатной жилетке и важно выставляя вперед одну ногу. – Вы спрашиваете, что мне угодно, так вот что, сударыня: прежде всего мне угодно знать, с кем я имею честь разговаривать!