Весенняя сказка

Аверьянова Е. А.

– Об этом вы можете справиться у швейцара! – презрительно усмехнулась Дальханова.– А затем?

– A затем, a затем… – загорячился оскорбленный Лабунов. – Я желал бы знать, сударыня, на каком таком основании и по какому такому праву вы изволите укрывать от меня мою молоденькую родственницу и не позволяете ей проститься со мной перед отъездом?!

– Вашу родственницу? – в недоумении протянула Дальханова. – Вы меня удивляете, господин Лабунов. Я в первый раз слышу, что в моем пансионе учится ваша родственница. В каком классе?

– Я говорю об Ирине Петровне Фоминой! – злобно воскликнул Лабунов. – Пожалуйста, не притворяйтесь, будто вы не понимаете меня!

Седая

голова Никитича тихонько просунулась из коридора в зал. Старый швейцар вопросительно посмотрел на начальницу, но, встретив ее спокойный взгляд, снова исчез за дверью. Этот предупредительный маневр, однако, не укрылся от возбужденного Лабунова, и на минуту он невольно стал сдержаннее.

– Я пришел проститься с Ириной Петровной, – проговорил он решительно, но уже не так громко, как прежде. – Мне необходимо переговорить с ней с глазу на глаз перед моим отъездом. Прикажите, пожалуйста, ее вызвать ко мне!

– Ирина Петровна не желает вас видеть! – последовал спокойный решительный ответ.

– Это неправда, это чистейшая ложь, сударыня! Я никогда не поверю вам! – снова забываясь, возвысил голос Лабунов. – Вы, вы и только вы не пускаете Ирину ко мне, но это есть посягательство на ее личность, на ее свободу, сударыня! Понимаете… посягательство… я… я не дозволю… не допущу!..

– Говорите потише, господин Лабунов, если вы вообще имеете что-нибудь прибавить, – спокойно заметила начальница.

Положительно эта женщина доводила его до бешенства, и в то же время он не мог не чувствовать, что она невольно импонирует ему.

– Наконец, если хотите знать, сударыня, – немного тише снова заговорил Егор Степанович, – то я могу требовать этого свидания, было бы вам известно. Я опекун Иринушкин, и вы не имеете права укрывать ее от меня!

– Вот как! Вы опекун? – несколько удивленно переспросила начальница, и чуть заметная усмешка скользнула по ее бесстрастному лицу. – Это меня радует, господин Лабунов! – проговорила она совсем серьезно. – Значит, слухи о том, что вы несправедливо присвоили законную часть Ирины Петровны по наследству ее покойной тетки, оказались неверными? В таком случае для меня понятно, почему вас, как близкого человека, назначили опекуном над ее имуществом, ведь так, не правда ли, я вас верно поняла?

Холодные проницательные глаза начальницы насмешливо устремились на Егора Степановича. Он готов был бы убить эту женщину!

– Нет, тысячу раз нет, сударыня, вы не поняли меня! – трагически воскликнул Лабунов, снова выставляя одну ногу и почему-то при упоминании о наследстве сразу переходя из угрожающего в патетический тон. – Нет, вы не поняли меня. В эту минуту, скорбя душой о моей несчастной молоденькой родственнице, я не имел в виду бренных денежных вопросов. К тому же, – поспешил добавить он, – эти вопросы уже давно покончены между мной и Ириной Петровной. Могу сказать, эта благородная, высокая душа сама отказалась от своей части в пользу моих шестерых малюток, и поверьте, сударыня, их детские сердца уже давно жаждут прижаться к ее груди и назвать ее своею…

– To есть вы хотите сказать – своей бонной? – спокойно усмехнулась Глафира Николаевна, неожиданно прерывая поток его красноречия. – Какие, однако, у вас практичные малютки! – заметила Дальханова не без иронии.

– Сударыня, вы смеетесь над самыми святыми чувствами! – снова воскликнул Егор Степанович, ударяя себя в грудь. – Но могу вас уверить, что была минута, когда одинокая несчастная девушка далеко не думала смеяться, когда она сама с радостью и благодарностью стремилась уехать в наш тихий, уютный уголок, в наше теплое гнездышко, и вот настанет час, берегитесь, сударыня, он близок, этот час! – Егор Степанович торжественно протянул к потолку обе руки; казалось, он уже узревал перед своими умственными очами этот ужасный час. – Настанет час, когда всеми покинутая, несчастная Ирина пожалеет об утраченном счастье, о забытом родимом крове, и в этот час она проклянет вас, сударыня, да-с, проклянет вас, вас одну-с, в этот час!

«Какой шут!» – с омерзением устало подумала Дальханова и хотела крикнуть Никитича, но в эту минуту случилось вдруг нечто совсем неожиданное для всех: внезапно распахнулась дверь из соседней комнаты и в зал быстро вошла бледная, с пылающими глазами Ирина.

– Замолчите, это все ложь, ложь и ложь! – громко зазвенел ее возбужденный голосок. – Как смеете вы обвинять Глафиру Николаевну! Она была так добра ко мне в самую тяжелую для меня минуту! Я никогда не желала ехать с вами, никогда не хотела жить в вашем доме, это тоже ложь, как и все, что вы сейчас говорили! Я не жалею о тех средствах, которые перешли к вам, но я никогда не отказывалась от моей части в пользу ваших детей. Вы ее взяли сами, не спрашивая меня, и тут опять солгали! Только мне все равно, мне ничего не надо, я хочу сама зарабатывать! Если бы Глафира Николаевна не помогла мне, то я охотно согласилась бы стирать белье, носить воду и мыть полы, лишь бы только не жить у вас, именно у вас, Егор Степанович! Зачем вы преследуете меня? Поймите же, что я презираю вас! Вы злой, вы гадкий человек, все, что вы говорите, – неправда, и я не верю ни одному вашему слову… ни одному!.. Вот, вы теперь все знаете, я все-все сказала вам, так уходите же, уходите скорее, разве вы не чувствуете, как я ненавижу вас – ох, господи, как ужасно, ужасно я ненавижу вас! – страстно, с мучительной болью воскликнула девушка, поднося обе руки к вискам.

И вдруг голос ее порвался, как надтреснутая струна. Лабунов, изумленный ее внезапным появлением, не сводил глаз с молодой девушки. Несмотря на все, что ему говорила Ирина, никогда еще она не казалась ему такой прекрасной, как в эту минуту.

– Ирина… Иринуш…ка… бесподобная!.. – рванулся к ней Егор Степанович, дрожа от волнения и стараясь захватить ее руку.

Но Дальханова быстро предупредила его.

– Ступайте к себе, Фомочка! – проговорила она, решительно подходя к молодой девушке и сурово отстраняя ее от Лабунова. – Никитич, проводите этого господина! – крикнула громко Глафира Николаевна, делая повелительный знак в сторону Егора Степановича.

Она ласково обняла за талию взволнованную девушку и поспешила удалиться вместе с ней из зала.

– Иринушка… ангел… постой, одно слово… только слово одно!.. – кричал Егор Степанович, неуверенными шагами кидаясь вслед за ними и все еще надеясь удержать молодую девушку. – Только одно слово… Королевна!

Но старый швейцар уже стоял около него, и притом с весьма решительным видом.

– Пожалуйте, пожалуйте, господин, тут нельзя куражиться, тут место казенное… – для пущей важности пояснял Никитич, выпроваживая его из зала.

В передней, однако, Никитич не без злорадства подал Лабунову его енотовую шубу и широко распахнул перед ним входную дверь.

– Только смей ты у меня еще в другой раз к барышне приходить, – сердито погрозил ему вслед старый швейцар, – так я те покажу барышню, небось в другой раз не заявишься ко мне!

Никитич, очень довольный, отправился в свою каморку под лестницей передавать жене обо всем случившемся, а между тем в верхнем этаже, в будуаре начальницы, происходила следующая сцена совсем иного характера.