Весенняя сказка
Шрифт:
– Спасибо, спасибо мои хорошие! – улыбалась она, счастливая, радостная. – Вот так и лучше, дети, давайте дадим себе слово, что никогда не будем понапрасну огорчать друг друга. К чему мне записывать вас, я вовсе не хочу на вас жаловаться! Разве мне может быть приятно, когда вас будут бранить или наказывать? Лучше постараемся дружно жить и будем вместе работать и помогать друг другу. Я тоже буду записывать все, что говорит учитель, и если вы что-нибудь забудете, то спрашивайте у меня, дети, я постараюсь помочь вам! А теперь вот и листок, о котором вы так просили, – улыбнулась она совсем весело, высоко поднимая над головою исписанный белый листок бумаги. – Вы не ошиблись, уверяя, что я что-то писала во время урока. Я действительно писала, только не то, что вы думали. Я просто заметила для себя новую задачу, которую вам объяснял сегодня учитель, а так как вы на этот раз не очень-то прилежно слушали, может быть, вам и пригодятся мои заметки. Вот они!
Ирина протянула свой листок стоявшей перед ней Кошкиной. Когда после этого молодая девушка вышла в коридор, она и не подозревала, что весь класс чуть ли не передрался между собой из-за ее несчастного листка.
Ирина сразу завоевала эти маленькие доверчивые сердца и с первого шага педагогической деятельности приобрела между детьми самых искренних, горячих поклонниц.
– Господа! – восторженно кричала пылкая Кошкина. – Объявляю вам, что я уже обожаю мадемуазель Фомину! Вы заметили, какие глаза у нее? Как две звезды! Она красавица, господа, и этот листок я теперь буду носить у себя на груди, за корсажем!
– Ну нет, матушка, извини, пожалуйста, не весь листок, – сердито воскликнула толстенькая Иванова, – ты обещалась мне отдать половинку, и я тоже буду носить за корсажем!
Обе девочки горячо заспорили между собой.
– А лучше знаете что, господа, – примиряющим тоном предложила добродушная Батюшкова, – давайте напишем сейчас же на доске большими буквами: «Мадемуазель Фомина божество и чудо красоты!» Пусть все учителя сразу узнают, что мы обожаем ее!
– Да-да, пусть все-все сразу узнают! – раздались со всех сторон восторженные детские голоса.
Батюшкова схватила большой кусок мела и подошла к доске.
– Какие же вы все глупые, милки! – насмешливо захохотала Савельева. – Разве вы позабыли, что у нас сейчас история? Хотела бы я знать, что скажет на это изречение Фокин.
– Ах, господа, это верно! – испугалась Батюшкова. – Савелька права, я совсем и позабыла о нашем пугале, вот скандал-то бы вышел?! – и, отбросив мел в сторону, она быстро побежала занимать свое место на второй скамейке против самой кафедры.
После Фокина следовал урок рисования, во время которого Ирина не обязана была присутствовать в классе. Она хотела пройти к себе в комнату, но в коридоре ее на минуту задержала Клеопатра Сергеевна.
– Ну что, Фомочка, – спросила она с добродушной улыбкой, – Антипов, кажется, здорово разгромил девчонок, и вы всех записали, конечно? А только знаете, голубчик, – немного замялась Коврижкина, – я, хотя и говорила детям, конечно… Но я думаю, все-таки на первый раз лучше будет не показывать списка Глафире Николаевне. Вы как полагаете, Фомочка?
Клеопатра Сергеевна, видимо, уже волновалась за участь детей и теперь почти заискивающими глазами смотрела на Ирину. «Она все та же баловница, чудная, добрая! – подумала Ирина. – И как она любит их! Вот с кого мне следует брать пример!» – молодая девушка крепко обняла свою бывшую наставницу.
– Не бойтесь, Клеопатра Сергеевна! – проговорила она, смеясь. – Я не съем ваших сладких деточек и жаловаться на них тоже не буду, я никого не записала!
– Никого?! – Коврижкина недоверчиво посмотрела на нее. – Как так – никого?!
– Да так, никого, зачем наказывать, я постараюсь и без этого справиться!
Ирина весело тряхнула головкой, и что-то бодрое и жизнерадостное блеснуло в ее глазах. Она еще раз обняла обрадованную учительницу и быстро побежала к себе в комнату.
Клеопатра Сергеевна приветливо посмотрела ей вслед и невольно подумала: «Кажется, мы все немного ошибались в нашей Фомочке, она только лишних слов не любит, но на деле еще покажет себя!»
Клеопатра Сергеевна, завидев в конце коридора Глафиру Николаевну, собиралась сейчас же поделиться с ней своими новыми впечатлениями относительно Ирины, но начальница показалась ей в эту минуту почему-то такой суровой и неприступной, что она не решилась беспокоить ее.
VII
– Что прикажете передать им, ваше превосходительство? – почтительно спрашивал у Дальхановой Никитич, стоя перед ней навытяжку со снятой фуражкой в руках. – Они, почитай, уж в третий раз приходят сегодня, говорят, что завтра уезжают и беспременно должны повидать барышню!
– Можешь передать этому господину, что барышня занята теперь и что вообще без меня она никого принимать не может; а мои приемные часы тебе известны – от четырех до пяти.
Начальница еще раз брезгливо посмотрела на карточку, которую только что передал ей Никитич, и затем, разорвав ее пополам, презрительно швырнула на пол.
– Подбери, – приказала она швейцару, – и брось в печку!
Глафира Николаевна медленно направилась к себе, сохраняя на лбу все ту же суровую складку и все тот же неприступно-холодный и высокомерный вид, который у нее всякий раз появлялся, когда она была почему-нибудь особенно недовольна.
– Не приказано принимать, ваше благородие! – невозмутимо докладывал минуту спустя Никитич какому-то господину, нетерпеливо поджидавшему его у подъезда. – Пожалуйте в приемные часы, от четырех до пяти!
– Но почему же, почему?! – волновался господин. – Ведь теперь будет свободный час во время завтрака, почему же я не могу на минуту войти к ней?
– Не могу знать, ваше благородие!
– Да ты показывал мою карточку, говорил, что я завтра еду?
– Точно так-с, ваше благородие!
– Ну и что же? – кипятился все более и более господин.
– Их превосходительство заняты, не приказывали принимать-с! – последовал все тот же неизменный ответ. – Пожалуйте-с в четыре часа!
– Тьфу ты пропасть, что за осел? – вконец обозлился господин. – Да на что мне твое превосходительство, батенька мой, и какое мне дело до ее приемных часов? Пойми ты наконец, дурень этакий, что я вовсе не к твоей начальнице собираюсь и что мне нужно переговорить по делу только с одной Ириной Петровной Фоминой! Понял?