Весенняя сказка

Аверьянова Е. А.

Она взяла с туалетного столика маленькую черепаховую гребенку и принялась сама поправлять прическу Ирины.

– Что у вас за роскошные волосы, Фомочка, густые, волнистые и мягкие-мягкие, как шелк!

Глафира Николаевна немного отступила назад, невольно любуясь красотой девушки.

Ирина смотрела на нее большими изумленными глазами.

«Что ж тут красивого? – думала она. – В таких коротких вьющихся волосах только путаешься и всегда растрепанная ходишь. То ли дело гладкие волосы!» – и она с восхищением смотрела на блестящую черную косу начальницы.

«Какой ребенок! – подумала Дальханова. – Даже и не подозревает, как она хороша».

Глафира Николаевна усадила Ирину рядом с собой, налила ей кофе, пододвинула к ней

хлеб и масло и вообще держала себя так непринужденно и просто, что понемногу доверчивая Ирина окончательно освоилась с ней и даже позабыла совсем, что сидит с бывшей начальницей, которую прежде так боялась.

Молодая девушка откровенно рассказала Дальхановой все свои горести, не скрывая, конечно, и того ужаса, который ей внушала семья Лабуновых и перспектива их будущей совместной жизни в деревне.

– Да, признаюсь, незавидное положение! – усмехнулась Дальханова, и красивое лицо ее приняло опять то холодное, несколько жесткое выражение, которого так боялась Ирина. – Весьма-весьма незавидное! – повторила она все с той же презрительной усмешкой. – Но ведь, к счастью, вы вовсе и не обязаны подчиняться таким условиям. Разумеется, я никогда не допущу этого! Вот что, Фомочка, – продолжала она серьезно, – поговоримте-ка о деле. Постоянного места, как два года тому назад, я, к сожалению, вам не могу предложить сейчас, так как это место занято. Но временные занятия у меня в пансионе будут: одна из наших классных дам не совсем здорова и берет восьминедельный отпуск в Москву. Если желаете, то можете заменить ее на эти два месяца, чем, разумеется, окажете нам большую услугу, а по окончании этого срока мы постараемся приискать для вас какие-нибудь постоянные занятия. Во всяком случае вам беспокоиться нечего, дитя мое, я не отпущу вас от себя, пока не буду вполне уверена, что мне удастся устроить вас как следует. Согласны, Фомочка?

Согласна ли она?! У Ирины от счастья даже все лицо просияло, но, как и всегда в минуты сильного душевного волнения, она теряла способность говорить и ужасно сердилась на себя за такую ненаходчивость. Вот бы когда следовало сказать хорошую речь!

Но Глафире Николаевне не нужно было никакой речи: глаза молодой девушки говорили за нее, и эти прекрасные глаза были гораздо красноречивее всяких слов. «Бедняжка, как она обрадовалась!» – подумала Дальханова, и ей стало ужасно жаль эту милую одинокую девушку.

Между тем Ирина встала и начала смущенно прощаться. Она чувствовала, что долее было бы неудобно задерживать начальницу. Но, боже, как ей не хотелось возвращаться домой! Опять начнутся эти ужасные сцены!

Молодая девушка нехотя потянулась за шляпой.

– Куда вы?! – удивилась Дальханова.

– Да домой, Глафира Николаевна! – со вздохом проговорила Ирина. Она совсем не умела притворяться. – Ведь надо же сказать им, что я остаюсь у вас.

– Кому это надо сказать? Вашим Лабуновым-то?! – нахмурилась Дальханова. – Какой вздор, Фомочка! – резко добавила она. – Разве с такими людьми считаются вообще? И неужели вы думаете, что я опять отпущу вас в этот омут?! Вполне достаточно будет, если вы попросту напишете им несколько слов, уведомляя, что остаетесь у меня и с ними не едете! Вот и все! Напишите также, пожалуйста, вашей прислуге, чтобы она уложила как можно скорее все ваши вещи, а завтра утром я пошлю за ними моего человека.

Ирина даже своим ушам не верила.

«Господи, какое счастье! Да неужто же она действительно могла вовсе не возвращаться домой и не встречаться более с этими ненавистными ей Лабуновыми? Вот чудно-то!»

Она нерешительно глядела на начальницу.

– Что вы так смотрите, Фомочка? – расхохоталась Глафира Николаевна. – Точно не совсем верите мне? Ну, да-да, я совершенно серьезно больше не пущу вас к Лабуновым. Садитесь вот тут, у стола, берите бумагу и извольте сейчас же писать им так, как я говорила вам. Или нет, впрочем, постойте, я лучше сама напишу, это будет вернее, а то, чего доброго, вы еще деликатничать начнете и извиняться станете!

Глафира Николаевна присела к письменному столу, а Ирина восторженными глазами следила за каждым ее движением и никак не могла понять, как это прежде она никогда не замечала, что за прелестная женщина их начальница!

Она также взяла теперь листок бумаги, вынула из своей записной книжки маленький карандашик и принялась строчить горничной Феше.

«Милая Фешенька! – писала Ирина. – Я ужасно-ужасно рада! Глафира Николаевна оставляет меня у себя, и я больше никогда не вернусь домой! Пожалуйста, соберите и уложите мои вещи. Я надеюсь, что все свободно войдет в мой старый маленький чемодан. Мне бы очень хотелось что-нибудь оставить вам на память, Фешенька, только я не знаю что; у меня все такое старое. Вот разве, впрочем, голубой шелковый галстучек, который в прошлом году мне подарила на Рождество Авдотья Семеновна? Я только раз надевала его на мои именины, он совсем новенький. Милая Феша, отдайте его вашей внучке, это доставит мне большое удовольствие.

Когда Лабуновы уедут, приходите ко мне в гости. Глафира Николаевна мне даст отдельную комнату, и я теперь сама буду зарабатывать! Смотрите же, Феша, приходите.

Я еще хотела сказать вам, что больше не сержусь на вас.

Прощайте, Фешенька, передайте мой поклон всем-всем в доме, за исключением, конечно… ну да впрочем, вы уже сами понимаете кого!

Ирина».

Молодая девушка запечатала свое письмо, и вместе с запиской начальницы, очень корректной, очень краткой, но весьма решительной, оба конверта были переданы посыльному и немедленно отправлены по принадлежности.

V

К счастью Ирины, однако, посыльный не застал Лабуновых дома. Оба супруга только что ушли за разными покупками в город. Таким образом, Феша могла беспрепятственно не только уложить, но и отослать в пансион все вещи молодой девушки, чего бы, разумеется, ей не удалось сделать в присутствии Анны Никитичны.

Старая горничная была тронута. Она чувствовала себя виноватой перед барышней и никак не ожидала такого письма. Феша не без гордости побежала на кухню сообщать свою новость остальной прислуге. Весть о том, что молодая девушка нашла себе занятие в пансионе, вызвала горячее сочувствие со стороны всех служащих. Ирина была всеобщей любимицей, и все были рады, что их барышня находилась теперь в таких надежных и хороших руках, как у Глафиры Николаевны Дальхановой.

Зато Лабуновы были крайне неприятно поражены внезапным уходом молодой девушки. Особенно возмущался практичный и донельзя скупой Егор Степанович. Он надеялся, что приобрел в Ирине не только симпатичную и очень толковую, но, кроме того, еще и даровую учительницу для его многочисленных детей. Последнее обстоятельство было особенно важно, так как Лабуновы жили за городом, вдали от всяких школ. Егор Степанович решил не сдаваться, не испробовав еще раз всю силу своего красноречия. С этой целью он даже немного отложил отъезд домой, рассчитывая во что бы то ни стало уговорить Ирину вернуться к ним и сопровождать их в деревню.

Между тем ничего не подозревавшая девушка спокойно сидела в своей уютной комнатке в пансионе Дальхановой и искренне радовалась при мысли, что отныне она вполне независима и навсегда рассталась с семьей Лабуновых.

Как быстро все изменилось к лучшему в ее судьбе! Давно ли еще она считала себя такой одинокой и несчастной, а вот теперь у нее был и кров, и заработок, и даже покровительство такой славной, умной и всеми уважаемой женщины, как Глафира Николаевна. «Хорошо, право, что Никитич окликнул ее, без него она ни за что не решилась бы подняться к начальнице! Милый, милый Никитич!» Ирина тихонько вздохнула и тут же дала себе слово, что как только у нее будут первые деньги, то она непременно ему свяжет на шею теплый шерстяной шарф!