Весталка
Шрифт:
— Не для тебя.. Иди ты.. Бог подаст. Сам ищи! Лидка, девка? Поехали! Бросил плот в воду. Стягивал сапоги. Автомат на шее.
— Плавать умеешь? Сюда шинель, сапоги, сумку.. Лишнее все сымай! Юбку давай! Да ну тебя к черту! Не штаны ведь! Юбку, говорю, снимай! Потонешь в юбке. Ну, отвернусь.. Утонешь в юбке, говорю. Ноги сведет. Каску сюда! Держись за плот. Грудью навались, ноги чтоб свободно в воде. Ногами толкай, сколько сможешь.. Я остальное.. Плывем..
«Чуден Днепр при тихой погоде...» А вода ледяная. Сперва будто до сердца доходит. Потом вроде бы обвыклась — даже жарко.. Плывем. «Чуден Днепр..» Далось же.. Там, на немецком берегу, все-таки есть жизнь. Опять мяукают, жахают по берегу мины. Плещет-летит что-то: не знаю, вода или осколки. Дергает плот. Бьет их артиллерия. Колеблется плот. Светает как будто уже над Днепром. Брезжит. Слышу сейчас только плеск, шумное дыхание Обоянова. Бью ногами, промокла до грудей, ломит, каменеет в воде тело. И плот отяжелел, будто погружается. Судорога сводит ногу в икре. Рядом пыхтит Обоянов.
— Плывем, девка! Ничего.. Скоро уж.. Половину одолели.. Сносит река.. Быстрина тут.. Держись..
Господи?! Неужели только половину? Берег и впрямь почти не
194
приблизился. Или кажется? Теперь я по грудь в воде. Плот будто тянет вниз. «Чуден Днепр...»
Цепляется рядом кто-то. Крик:
— Ба-а.. Ба-а-тцы!
— Держись, с-сука.. Держись! — ругается Обоянов.. — Держись, ты.. Но тот, кто цепляется, висит недолго. Видимо, окоченел, ослаб. Не то
отстал. Уже нет никого, только плеск позади, видимо, плывет.
меня уже нет тела. Все оно слилось с этой тяже лой, холодной рекой.
ничего мне уже не страшно. Утону. Останусь. Убьют..
— Ничего. Держись, девка! — хрипит Обоянов. Толкает плот. Медведь. Милый. Что бы я без тебя?
Приблизился берег. Навис чернотой. Вдруг напарник мой встал в воде. Дно-о!
Отпустилась от плота. И сразу с головой. Хлебаю воду. Забыла, что он под два метра. Слышу его руки. Вытаскивают меня, волокут к берегу. Не могу переставлять ноги, а он идет, толкает плот, меня держит, как куклу. На берегу солдаты собрали миномет. Кто-то разводит под крутояром огонь — сушиться. Все мокрые, но в шинелях. Я, можно сказать, голая, в гимнастерке,
измокших бабьих штанах.
— Грейся! — Обоянов сует шинель, юбку. Юбка чудом сухая. — Надень! Штаны сними.. Без них сойдет! Под берег давай. От воды.. — Схватил автомат. Убежал.
Над нами сыплют трассы. Начинают ахать и наши минометы. Один, другой, третий. Немцы выходят на фланг. Бойцы ложатся. Кто-то матерится. Кто-то кричит. Кто-то охает. Где-то там, вверху, идет бой, туда лезут, исчезают, падают, снова лезут, скрываются за дернистым обрывом.
Мимо кто-то бежит. Наш комбат.
— Чего улеглась! — узнает. — Дура! Под берег! Под берег!!
Хватаю шинель, вскакиваю, бегу под обрыв, вижу, как справа впереди полощется желто-белая звездочка. Шьет трассу. Это немецкий пулеметчик.
195
Откуда? По тому месту, где только что был комбат и я, щелкают пули. Мокрая, трясущаяся, лежу под обрывом. Соображаю, как надеть юбку.. Грохот боя растет. Пулемет заглох. Осекся. Вдруг мне словно бы послышалась немецкая речь. Неужели немцы подходят? Неужели все, кто взобрался на обрыв, погибли?! А Обоянов? И капитан?? Где моя сумка с гранатой? Я же.. оставила ее на берегу. Сумка! А в сумке пистолет, граната без запала. Запал — вот он, в кармане гимнастерки. Слышу, как наверху грохают гранаты. Стучит пулемет. Не могу надеть юбку! Руки трясутся. Этот вроде — наш. У немца другой звук. Вроде бы наш! Наш!! Не могу надеть юбку..
Светает, а к берегу новые, новые, новые плоты, лодки (откуда они?). Прыгают в воду, с плеском бегут солдаты. Волна за волной рвут воздух, мелькают черные «Илы».
Юбка надета. Сбрасываю шинель. Вскакиваю, бегу к сумке, хватаю ее. Теперь снова шинель, каска.. Лезу к обрыву. Там кричат. Надо быть там. В мрачном свете ноябрьского утра река темная, снеговая, отсюда и не широка. Что так долго мы плыли?! Светает.. чуть рдеет в тучах. «Чуден Днепр...» Гуляют по нему фонтаны. А к берегу уже плывут понтоны, пехота, пушки...
Говорили: первым за Днепр Сталин приказал давать Звезды Героев. Кто получил их в нашей роте? Не знаю и теперь. Не видела больше ни ротного, ни Обоянова. Когда переправила на левый берег раненых, оставили в санбате операционной сестрой. Сказали — временно, пока батальон не получит пополнение. Позднее узнала, ранен комбат, ранен старший лейтенант Глухов. Обоянова эвакуировали в другую санроту, получил оско-лочное. Еще один «заговоренный»..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЕЩЕ ДВА ГОДА...
мире были и столетние войны. Может быть, человечество никогда не
196
прекращало воевать с тех пор, как человек вошел в стадо, составил стаю...
Или это было еще раньше: война во имя защиты, во имя пропитания.. Открылось недавно — человек жил пять миллионов лет назад! Следы показали: пять миллионов лет человекоподобный с дубиной гонялся за маленьким предком современной, теперь вымирающей лошади. Предок лошади бежал с детенышем, предок человека — с камнем. Остались следы. А раньше того? Что было раньше? Немо молчит загадочная наука палеонтология — повесть о древних костях, следах былой жизни под этим солнцем. Чьей волей эти двое, СОЛНЦЕ И ЗЕМЛЯ, родили миру всех живых и заповедали им закон жизни — самоутверждение на воде, на суше, в воздухе.. Немо молчит антропология — наука о прошлой жизни существ рода «хомо». Знаем, был питекантроп, синантроп, австралопитек, были гиганты, были пигмеи.. Явился миру и хомо сапиенс. Человек разумный. И недолго было назвать его сапиенс, да вот не поторопились ли...
Война горела по всему эллипсу планеты, как дикий, раздуваемый всеми ветрами пожар. Горела на суше, грохотала в воздухе, горела на воде. Высаживались солдаты на Новой Гвинее, на коралловых кольцах, в знойных песках, умирали в русском — мирнее не может быть — поле, клали голову в русском лесу, где только бы петь дроздам, шелестеть ветру. Линкоры и крейсеры на водной хляби плевали пламенем чудовищных пушек. На лифтах вздымалась, вкатывалась в казенники неподъемно-тупая, нерассуждающая смерть. С плоских палуб диковинных гигантов срывались начиненные смертью сигары. Тупорылые чудища, посверкивая красным дьявольским огоньком, взмывали в воздух с полигонов Нормандии единственно затем, чтобы, набрав высоту, плавно склонить нерассуждающую дюралевую голову, рухнуть на очередной людской муравейник взрывом и гибелью тысяч неждавших, оправдывая хищную волю-мечту маньяка, попивающего кофе с пирожным в подземном недосягаемом убежище, под защитой стальноголовых нерассуждающих автоматов.
А где-то на тайных полигонах, в секрете секретов, уже колдовали люди
197
в пиджаках и цивильных галстуках, отнюдь не похожие на слуг сатаны, а всего лишь с головами, аномально набитыми цифирью и формулами, — готовили на свет нового монстра, дитя смерти, и еще в пеленках он губил и своих нянек дыханием невидимого, непредсказуемого.
Все это было там, где-то, неизвестно, невидимо и неприсуще этим суглинкам и черноземам, иссеченным садам, разваленным хатам, этим рыдальческим небесам, где прицельно кружило воронье, и этой стране, где война шла со всей возможной ожесточенностью. Злобной ожесточенностью одних и безмерной жертвенностью других. И хомо сапиенс, маленький, самый маленький, выслеживал и брал на прицел другого. Хомо сапиенс! ХОМО САПИЕНС... Хомо... Сапиенс?!