Весталка
Шрифт:
Снайперы укрылись в полуокопе за невысоким бугром, по которому рос редкий бурьян, полынь и татарник. Их было двое: старший фельдфебель, рыжеусый здоровый бугай с фиолетовым шрамом вдоль щеки, хранящим еще дырочки — дорожку швов, с двумя железными крестами, тихо звякающими над карманом френча, в каске и маскхалате внакидку, и совсем молодой парнишка, голубоглазый, беспечный, снаряженный так же, но совсем не подходивший к этому снаряжению: лягушачьей накидке, каске, винтовке с геймовским зорким прицелом. Вздумайте надеть каску на белоголового дошкольного малыша — увидите выражение лица этого снайпера. Было утро, очень раннее утро, когда над полями еще едва встало розовое полусолнце и жаворонки вещали долгий жаркий день, весенний день, а здесь, на Украине, как летний. Оба снайпера-немца полночи провели на позиции, пока нашли место, окопались, наладили маскировку. У старшего даже каска была обвязана лопушковыми листьями и сухой полынью. Ею терпко пахло, убаюкивало, и младший снайпер-ефрейтор готов был хоть сейчас уснуть, пригреваемый солнышком, как котенок, которого он сильно напоминал. Фельдфебель тоже клевал каской, обвязанной полынью и сухой травой, но все же суровый, опытный глаз его успевал обозревать местность, заметить в ней малейшее движение. Все было спокойно. Все громче пели жаворонки,
198
поднимаясь в поднебесье, выше всходило солнце, каска с травой клонилась, стукала в землю и не давала уснуть.
— O-o! Was ist es? Es ist ein Vunder! Teufel! Ein Weid! Otto? Siest du!
Eine Frau4.
Они видели вдали ползущую медсестру. Женщина была в бушлате, без каски, а передвигалась как-то странно, боком, часто приподнимаясь и замирая после очередного броска вперед.
В пьяновато-холодных и водянистых глазах фельдфебеля мелькнула, словно бы становясь на место, круглая льдинка. Секунду он еще смотрел, как хищник смотрит на ползущую дичь, потом потянул обвязанную лопушками винтовку.
— Was? Was sie? Es ist eine Frau? Das ist roten Kreiz!5
— Замолчать! Какое мне дело?— бормотал фельдфебель, выискивая
цель.
— Господин старший фельдфебель! Что вы? Женщина! Это же — женщина!
— Замолчать, Отто! Сейчас ты увидишь, как я положу эту птицу. Можешь не присоединяться. Только смотри...
— Господин старший фельдфебель!! Не надо! Не стреляйте, — бормотал мальчишка, цепляясь за руку старшего.
— Ты сошел с ума! Младенец! Тебе жаль эту русскую суку? Если сейчас я ее не убью, она спасет десяток Иванов, а Иван убьет тебя или меня! Понял?! Ты, сопляк! Не мешать! Лучше смотри. Теперь она от нас никуда не уйдет. Эх, если бы эта дура приподнялась повыше. Это было бы красиво...
И, словно угадывая его желание, женщина в бушлате, с сумкой через плечо, привстала на коленях, словно готовясь вскочить и перебежать. Теперь было видно, что в руках у нее каска. Женщина явно несла в ней воду и боялась расплескать. Вот почему она так странно ползла. Видимо, женщина
— Что это? Это чудо! Черт! Баба! Отто? Смотри! Женщина (нем.).
— Что? Что вы? Это же женщина! Это же Красный Крест?! (Нем.)
199
так устала, что не могла больше ползти, а себя считала в некоторой безопасности от автоматного и прицельного огня. Но не от снайпера.. В окуляр было видно ее лицо с растрепанными волосами, миловидное, курносое, юное. Крестик прицела замер на этом лице, потом, пораздумав, как бы спустился ниже, на грудь, еще ниже, там, где был живот. Здесь дуло остановилось. Мушка вошла в крест прицела.
Ефрейтор, бросив винтовку, уткнулся в землю, все еще бормоча свое:
— Schiessen Sie nicht! Bitte! Schissen Sie nicht!6
Выстрела не было, и тогда ефрейтор, подняв голову, увидел, что фельдфебель все еще целится с застывшей смертоносной усмешкой. Может быть, так улыбаются змеи перед тем, как ужалить. Теперь ефрейтор смотрел на палец фельдфебеля, который лежал на спуске. Вот винтовка перестала дрожать, плечи фельдфебеля закаменели и льдинка в глазу встала твердо и накрепко.
В этот момент ефрейтор толкнул руку фельдфебеля. Выстрел грохнул. Женщина упала как подрубленная.
— Сопляк! Дурак! Что ты наделал! — ругался фельдфебель, с изумлением глядя на молодого солдата.
А в это время женщина вскочила и, припадая на одну ногу, попыталась бежать.
Снайпер снова схватил винтовку. Видимо, странный, ныряющий бег женщины мешал ему прицелиться, и выстрелы были мимо. Еще раз! Еще!
— Ах ты!
Но в этот момент женщина упала, и фельдфебель удовлетворенно опустил карабин.
Он увидел дрожащие плечи ефрейтора.
— О-о! Глупец! Нюня! Что с тобой? Пожалел эту суку? Ну, реви! Шлют на фронт сосунков! Я доложу, чтоб тебя разжаловали в рядовые. Дураки! — Фельдфебель морщился.
6 Не стреляйте! Пожалуйста! Не стреляйте! (Нем.)
200
Он опять приложился, смотрел в прицел. Женщина не шевелилась. Было видно край ее бедра, ногу. Фельдфебель приник к прикладу, перевел винтовку в надежное положение, но раздумал. Женщина не шевелилась, а снайпер должен стрелять редко. Итак истратил целых три патрона точного боя, пол-обоймы на эту даму. Видимо, все-таки положил ее с первого выстрела. Баба бежала сдуру, как бежит курица без головы. О, эти русские бабы — скифки... Говорят, они страшно живучи. Еще посмотрел в прицел. Женщина не шевелилась.
XX
Я отвезла раненых в санбат, возвращалась на передовую пешком вместе с новой сестрой, инструктором из санроты, которую направили к нам в батальон взамен выбывшей известной всем Настюхи. С Настюхой случилось неизбежное при ее образе жизни, не самое худшее. Забеременела. И вот уезжала вместе со мной, вместе с ранеными. Нахальная, всезнающая, не пробиваемая ничем Настюха.
От тылового пункта, куда за ранеными пришла старая трехтонка-газогенераторка, до санбата километра три, но Настюха и не вздумала одолеть это расстояние пешим порядком. В кабине она теперь не умещалась, но, не раздумывая, полезла в кузов, кое-как взобралась с помощью хохочущих солдат хозвзвода, перекинула через борт свои окорока, из кузова улыбалась старикам хозвзводовцам: