Ветер и море

Кэнхем Марша

Эта картина настолько ошеломила его, что он долго смотрел в изумрудные глаза. Она назвала это изнасилованием, и у него не было оснований ей возражать... однако образы упорно настаивали на своем. Страсть. Глубокое, обоюдное удовлетворение. Или, может, испытывая вину, он отчаянно искал способ оправдать собственные действия?

Первой пошевелилась Кортни. Нагнув голову, она сосредоточилась на том, чтобы затянуть вокруг груди ненавистную повязку, и, закончив, снова обрела некоторую уверенность в себе.

– Ваш капитан, похоже, он из тех, кто обожает военные суды.

– Он обожает запугивание.

– И он пугает вас? – Кортни подняла голову.

– Да, меня пугает то, что он представляет собой. Жестокость, несправедливость, автократия.

– Авто?..

– Власть, опирающаяся на страх. Британский военный флот преуспел в искусстве использования тактики телесных наказаний и голодания, чтобы добиться повиновения от своих моряков. У меня была надежда улучшить нашу судьбу хотя бы при помощи собственного примера, если уж больше нечем.

– Мой отец один раз был взят на борт британского корабля бандой преследователей, – тихо заговорила Кортни. – Ему понадобилось три года, чтобы убежать, и потом на всю жизнь у него остались шрамы. У него не более высокое мнение и об американских кораблях, и о том, как на них обращаются с собственными моряками и пленниками, – жестко добавила она. – И когда он увидит, что вы сделали со Змеиным островом... Что ж, вам стоит предупредить своих наблюдателей, чтобы они почаще оглядывались назад.

– На привидения? – холодно поинтересовался Баллантайн.

– На все, что способно отплатить вам, Янки. Адриан почувствовал, как в нем поднимается гнев, но решил, что нет смысла продолжать спор. Если ей хочется верить, что ее отец жив, пусть так и будет. Если ей хочется цепляться за смехотворную идею, будто кучка вероломных пиратов сможет противостоять такому военному кораблю, как «Орел», он не собирается вознаграждать ее тщеславие, пытаясь разубедить.

Последний раз окинув каюту внимательным взглядом, лейтенант подошел к двери. Кортни вышла вслед за ним в коридор и даже не подняла головы, когда он с такой яростью рявкнул моряку о том, куда направляется, что тот предпочел держаться от него на почтительном расстоянии.

Почти немедленно их атаковали запахи горячего кофе и горящего угля, исходившие из переднего камбуза. У Кортни громко заурчало в животе, напомнив ей, что она последний раз ела сутки назад, а рот наполнился слюной, когда она уловила слабый запах утреннего порриджа – густой овсянки, на которую янки набрасываются с энтузиазмом, прежде чем начать день. Она понимала нежелание Баллантайна думать в этот момент о еде, но не было причины, по которой она должна была голодать вместе с ним.

Кортни собралась завести разговор на эту тему, но они уже подошли к каюте Мэтью Рутгера. Снаружи у двери стоял еще один охранник, и Баллантайн обошелся с ним с не большей вежливостью, чем с первым.

Внутри каюты, не имевшей окон, воздух был душным и тяжелым от запахов горящего фонаря и скипидарной мази, которой была натерта спина Мэтью. По горлу Адриана было заметно, что он сделал несколько судорожных глотков, прежде чем заметил тревожную улыбку Малыша Дики. Мальчик, похоже, всю ночь просидел возле доктора; его кожа была бледной, растрепанные волосы свисали на лоб, веки припухли, а под глазами лежали тени.

– Он хоть немного спал ночью? – спросил Адриан и мысленно выругал себя за то, что забыл о физической травме ребенка. Он знал, что Дики боится его, боится всех больших и сильных мужчин, которые умели только хмуриться и сердиться на него за его глухоту.

Кортни вышла вперед и, вытянув руку, осторожно коснулась плеча Дики, а потом, улыбнувшись, с помощью примитивных жестов спросила, спал ли доктор после того, как ушел лейтенант. Дики кивнул и, улыбнувшись ей в ответ, указал на пустую фляжку из-под рома. Она бросила взгляд на Адриана, но тот только сильнее нахмурился и подвинул стул к кровати.

Мэтт лежал на животе, бессильно свесив руки с краев койки, его спина распухла и покрылась красными рубцами; некоторые из них кровоточили и под слоем мази начинали покрываться тонкими струпьями. При звуке передвигаемого стула Мэтью слегка приоткрыл глаза, затуманенные болью и похмельем, которое было не менее мучительным, чём у Баллантайна.

– Как ты себя чувствуешь? – был первый неуместный вопрос.

– Как видишь, не так уж плохо, – проворчал Мэтью. – Сколько фляжек рома ты влил мне в горло?

– Я потерял счет, – усмехнулся Адриан и сделал знак Дики, чтобы тот зажег лампу и налил в миску чистой воды. – Я беспокоюсь вовсе не о твоей голове.

– Ты хочешь сказать, что существует что-то еще, что я способен почувствовать? – Мэтт застонал и закатил глаза. – Моя голова и мой желудок – который, между прочим, уже опустошался с полдюжины раз, – это все, что я способен сознавать в данный момент.

– Мы прекрасная пара. Опять Неаполь? Как я помню, ты три дня провел, перегнувшись через поручни, как сухопутная крыса.

– Ты держался не намного лучше. – Воспоминания вызвали у доктора улыбку. Офицеры с «Мстителя», корабля, на котором когда-то служили Баллантайн и Рутгер, бросили вызов офицерам «Цербера» кто кого перепьет – американцы против британцев. – Победив, ты и Сатклифф настояли на праве уложить в постель всех проституток в радиусе мили. Я, возможно, провел три дня у поручней, но по крайней мере мог стоять на ногах. – Мэтью заметил румянец, проступивший под загаром Адриана, и, быстро взглянув за широкие плечи друга, увидел стоявшую за его спиной Кортни. – Конечно, мы были тогда еще молоды. Мы были юными и глупыми. – Его бормотание не произвело впечатления ни на одного из посетителей, и Мэтт, помрачнев и громко прочистив горло, сменил тему: – Ты еще не видел его?

– Дженнингса? Нет. А нужно?

– Не знаю. Есть мысль, отчего на корабле поднялась суматоха?

– Суматоха?

– В моей комнате очень тонкие стены. Примерно на протяжении последнего часа я слышу ужасный шум, громкие голоса и из разговоров понял, что утром наблюдатель обнаружил чужой корабль.

– Чужой корабль?..

– Должно быть, дружественный, потому что я не слышал тревоги. Во всяком случае, раз Дженнингс не послал за тобой, он, вероятно, считает, что Фолуорт сам справится.