Ветвь оливы
Шрифт:
— Люди не должны понимать, — уверенно, но как-то медленно сказал Жиро. — Они должны чувствовать. Их должен вести чистый восторг в сердце. Тогда они будут знать, что правильно, а что нет.
— И чистый восторг в сердце ведет их убивать?
— Мы никого не хотим убивать, — еще медленней, будто засыпая. А это еще что за реакция?.. Я наклонился к нему поближе.
— А меня ты не хотел убить?
Жиро моргнул, будто у него внутри сменилась программа.
— Я хотел доставить тебе письмо. От королевы.
— Оно было не от королевы. — Хотя на самом деле, конечно, могло быть и от нее.
— Оно было от королевы.
— Лжешь, потому что так велит тебе «чистый восторг в сердце».
Глаза Жиро потускнели, затем без всякого интереса, безжизненно и вяло он ответил:
— Да.
— Моревель был тебе другом?
— Нет, — ровно ответил Жиро.
— Испытал ли ты чистый восторг, когда он умер?
— Нет. Тогда нет…
Я пристально присматривался к нему и раздумывал. Глаза у него теперь были будто стеклянные. Казалось, после провала, он все больше впадает в транс. И впрямь, как сломанная игрушка. Я нагнулся и резко щелкнул пальцами у него перед носом. Его глаза быстро отреагировали на движение, но тут же взгляд снова стал отрешенным. Он не пошевельнулся.
— Тебе было велено убить меня, если я пойму, что письмо не от королевы?
Жиро промолчал, глядя в никуда.
— Представь себе, что тебе бы это удалось.
Жиро моргнул. И снова окаменел.
— Я верю тебе, — сказал я, решив вернуться еще больше назад. Будто еще больше назад во времени — для Жиро, похоже, так оно и было. — Письмо было от королевы. И она хочет, чтобы «лампадное масло» досталось ей.
Жиро тихо вздохнул, повернул голову, посмотрев на меня искоса, и задышал как-то живее… Не то, чтобы мне был как-то близок Жиро. Но ведь были и будут другие. Много других. И некоторые из них могут быть нам очень близки и дороги.
— Значит, вы верите мне. — Его голос, движения, он сам — все преобразилось и будто задышало.
— Конечно, верю, Жиро. Я знаю, кто вы, и что вам можно доверять. Вы ведь превосходный шпион, умнейший человек, проницательный, неуловимый, и вдруг бы такая глупость. Нет, вы бы никогда ее не сделали. Все правда. Но вы ведь сами понимаете, что я никак не могу сказать этого остальным.
— Так значит, вы исполните ее просьбу? — его голос был полон появившейся неведомо откуда будто бы искренней настороженности.
— Нет. Не могу.
Он чуть-чуть прищурился и улыбнулся. Полная иллюзия сохранившегося интеллекта, но после того, как он выглядел и говорил всего несколько минут назад, это вызывало лишь меланхолию.
— Так что же мне ей ответить? — спросил Жиро.
— Вы ничего ей не ответите, это не в моих интересах.
— Вы не можете так просто от нее отмахнуться.
— Конечно, не могу. И это очень жаль. Это действительно очень жаль… Скажите-ка, Жиро, когда вы в последний раз виделись с д’Эмико-Левером? — спросил я, будто бы невзначай переменив тему, пока он был «в сознании», или в его подобии.
— Недавно… — Жиро задумчиво поджал губы.
— До того, как на него снизошла благодать, или после?..
Глаза Жиро ярко сверкнули. Будто в них перелилось все пламя стоящей неподалеку лампы.
— Уже?..
— Ну конечно… — проговорил я мягко и вкрадчиво. Если «уже», то видимо, все-таки «до». И это обнадеживало.
— Значит, и ты тоже?!..
— Разумеется. Ты должен это знать. Не правда ли, чудесен мир, сотворенный Господом?
— И сохранится в мире, — ответил он на этот раз, как завороженный. — Да. Вы должны быть вместе! Учитель сказал, что этот час настанет!
— Но об этом здесь никто не должен знать.
— О да, ангел господень!..
— Ангел?..
— Посланник Учителя, Господа нашего!..
Я выдавил из себя улыбку и кивнул, но повторить эти слова в ответ язык так и не повернулся.
— Да. Но никто не должен знать об этом. Ты мне поможешь. Все это касается только тебя, меня, Учителя и — будущего человечества. Грандиозного, великого и светлого будущего, без войн и потрясений, без преступлений и несчастий, в мире, где все будут добры и исполнены чистой радости.
— Да! Да!.. — тихо, восторженно, захлебываясь, проговорил Жиро.
Грубая работа. Проклятое «светлое будущее»… Хотя, как же без него?
Поднявшись, я выволок из угла палатки, из-под других вещей небольшой квадратный ларец из сандалового дерева, с потайным замком. Сладковатый запах самого ларца разлился раньше, чем я его открыл. Это был не запах его содержимого, просто предупреждение. Тревожный сигнал.
«Главное — не перепутать как-нибудь невзначай флаконы…» — рассеянно подумал я, извлекая один, который мне самому никогда бы не пригодился.
Я выглянул из палатки. Перед глазами, напоминанием о свете лампы, заплясали в темноте огненные змейки. Я моргнул несколько раз и различил неподалеку отчетливые силуэты. Ближе всех сидел на каком-то чурбачке, в ожидании, Фьери с остекленевшим взором, в котором отражались блики от света из-под приподнятого мной полога.
— Фьери, — позвал я вполголоса.
Солдат встрепенулся, бодро завертел головой, будто филин — только не на все сто восемьдесят градусов, разве что на девяносто, и вскочил:
— Господин капитан…
— Где лейтенант и де Фонтаж?
— Должно быть, спят, господин капитан.
— Спят? — изумился я, и невольно посмотрел на небо — не начало ли уже светать, но никаких признаков этого пока не было. В небе дрожали крупные звезды. В лагере, правда, и впрямь стало значительно тише, чем было, но чтобы они и впрямь заснули, после того, что тут происходило, даже не верилось. — Как это — спят?
— Одну минуту, господин капитан… — Судя по всему, именно спросонья Фьери превратился в этакого заводного болванчика. Но он и впрямь изготовился рвануть куда-то в темноту — всегда был таким бодрячком, чем и гордился, подавая пример молодым.