Везучая
Шрифт:
– А…
– Не уходи никуда. Я скоро приеду.
«Скоро» длилось часа три. Первые полчаса – сплошной стресс. Лишнее – с глаз долой! Если учесть, что мое имущество помещалось в два чемодана, то задачу эту можно было отнести к одной из самых легких. Сложнее было сделать трясущимися руками тщательный макияж, к которому я предъявляла жесткие требования. Во-первых, я категорически не принимала свое лицо без косметики. Близорукие глаза казались мне подслеповатыми, а бледный, несколько анемичный покров кожи имел болезненный вид. Во-вторых, в театральном институте у меня была пятерка по гриму, и я привыкла самосовершенствоваться, направляя свой перфекционизм в правильное русло. И, в-третьих,
Еще говорили: дают. «Вчера на Петровке давали ланкомовскую пудру!» Словно кусок мяса давали толпе. Утоляли наш голод на время, улучшая товарооборот страны. Но и не поважали особо. Чтобы женщины Советского Союза знали свое место. В великой державе. А то еще пристрастятся к зарубежному и станут заглядывать за «железный занавес». Нельзя! Опасно. Там – акулы капитализма. Но бояться их не надо. Надо плевать на них… в тушь для ресниц!
Одевалась лихорадочно. Для встречи с ним, разумеется, в самое-самое. Новый облик любимой для мужчины – что новая женщина. Эх, шоколадные бы брючки! Ладно, надену платье, подаренное мамой. Черное, эффектное, почти вечернее. Поясок… Поясок не нахожу! А без пояса в нем, как беременная. Беременная! Вот бы от него! Ой, что я несу? От него нельзя – бросит сразу. И будет прав. Потому что слишком известен и почувствует себя использованным. А я не собираюсь ставить его в неловкое положение. Пускай ему будет комфортно и радостно. Вот сюда, в кресло, он сядет, а я подам ему чай с лепестками мяты. И присяду перед ним на корточки, чтобы лучше видеть его лицо. Красивое, с гармоничными чертами, живое, как у игривого ребенка. И совершенно родное.
Почему так? Видимся редко. Но дело не в том, насколько часто ты видишь перед собой лицо. А вот что ты в этом лице видишь, читаешь там что – это только тебе известные иероглифы и знаки, обусловленные всей твоей сутью и предыдущей жизнью.
Так. Всё готово. Постельное белье – чистое, парадно-выходное, ровненько застелено хозяйским покрывалом. Из светлого патлатого коврика пальцами выбрала все видимые глазом крошки. Задернула хлипкие шторы. Что, что еще может помешать нашему тайному счастью?
Оставшиеся два с половиной часа ожидания я тщетно старалась провести с толком. Сосредоточиться на чем-либо не получалось. То садясь в кресло, то укладываясь на софу, я тут же хваталась за платье – помнется! – и вскакивала. Стоять у окна, глядя в темнеющий колодец двора, – грустно и глупо. И я стала нарезать бумагу полосочками, чтобы после заклеить ею щели в окнах. Потом достала батончик ваты. И начала запихивать ее тонким, гибким ножом между рам. Постепенно втянулась, получая от своего труда удовольствие. Вот так он невзначай, метафизически помог мне утеплить жилье. И ничего, что он в это время сидел нога на ногу в моей голове. Всё равно я была ему благодарна.
Когда раздался звонок, я сразу, не зажигая
– Ты одна?
Вместо ответа я сделала выразительную пантомиму – о чем речь?
– Красивая, – оценил он меня несколько будничным тоном, вешая плащ на гвоздик, вбитый в дверь.
– Сейчас! – умчалась я за чайником.
Когда я принесла чай, он сидел в кресле.
– Не надо чая, – нежно сказал он божественным голосом.
– А что надо? – пококетничала я, как девочка-припевочка, и опустилась перед креслом на колени. Движение это, самопроизвольное, произошло даже раньше нервного импульса, поступившего в мой мозжечок. Обожание, выраженное пластически, устремляется снизу вверх, а не наоборот. Не может оно запрыгнуть к нему на колени и жеманно обвить шею руками. Гораздо органичнее пасть ниц. И оттуда, запрокинув лицо, любоваться дорогими чертами. Нисколько не чувствуя уничижения. Не отвлекаясь на колготки, которые могут дать «стрелку». А ведь они стоят целых три рубля! Но ни меркантильные, ни двусмысленные соображения не искажали моих светлых эмоций.
– А что надо, мой хороший? – повторила.
Он улыбнулся в ответ таинственно. И молча стал расстегивать ширинку.
Хотелось заплакать обиженно. Закричать возмущенно. Выйти из комнаты гордо. Или впасть в крайность, объявив ему с негодованием, что между нами всё кончено. Но вместо этого я, тупо улыбаясь, следила за медленными движениями его рук, ничем не выказав протеста. Думаю, так чувствует себя кролик перед удавом. С той лишь разницей, что не умеет стоять на коленях и улыбаться.
Я стерла помаду, опасаясь испачкать ему одежду. Опустила голову, чтобы волосы упали по обеим сторонам лица и скрыли мою неопытность и неловкость, которая была видна, по-моему, даже с затылка. И начала без халтуры трудиться над его удовольствием. Мне хотелось быть для него лучшей, невероятной. В то же самое время я, содрогаясь, думала, что наверняка делаю что-то не так, а он молчит из деликатности. Тогда я украдкой вскидывала взгляд, чтобы понять, доволен ли он моими стараниями.
Он в упор смотрел на меня, то и дело отодвигая мне за ухо прядь волос, которую я тут же упрямо стряхивала. Иногда он резко запрокидывал голову и поощрял меня возгласом: – Боже! Ты чудо!
Кого из нас он имел в виду? Мне было неловко: наравне с Богом я претендовала на звание «чуда». И вообще, мне казалось, что упоминание Господа в такой пикантный момент не просто, что называется, всуе, а неуместно, если не сказать – кощунственно. Может быть, мужчина и находится, испытывая подобное наслаждение, на той вершине счастья, с которой рукой подать до Бога? Стоит только голову запрокинуть. А женщина где-то там, внизу, какая бы прекрасная ни была – до нее ли ему сейчас? «Сама-сама-сама». Не мешай! Ведь он – в диалоге с самим Создателем. Ну, почему, почему мне так одиноко и обидно, когда ему так хорошо? Нет, чувство радости за него присутствует, безусловно. Но оно – умозрительно и отдельно от меня.
Мне и в голову не приходило сказать: «А я? А мне?» Наверное, потому что это должно было прийти в голову ему. Намекать, а тем более – просить мужчину доставить тебе сексуальное наслаждение – если не унизительно, то, по меньшей мере, глупо. Это в нынешние времена декларация своих желаний и пристрастий считается признаком взрослого, разумного отношения к сексу. А тогда ни в школе, ни тем паче – дома нас не учили обращать внимание на свое женское начало. А ведь быть женщиной – это не только рожать, уметь выпекать в духовке пироги и ловко проглаживать рукава мужских рубашек.