Везучая
Шрифт:
Меня накрыло волной второго шока: вот ведь до чего может допиться человек! До полного ощущения, что на нем и трусы, и майка, и, может быть, даже верхняя одежда. До пещерного состояния. Мне как-то жалко стало его, дурака.
Через некоторое время Сашка опять пришел, но уже в рубахе и брюках. Аккуратно, как это могут только похмельные люди, постучался и горестно, по-черному извиняясь, подтвердил мои догадки:
– Слушай, я думал, я одетый!
С тех пор он старался как можно реже всплывать в фарватере коридора. Стеснялся или думал, что я расскажу об инциденте Рае, а та его
Однажды, трезвый, помог затащить на наш второй этаж тяжелый чемодан. Потом как-то починил замок. И удивительно вежливо, если не сказать нежно, подзывал меня к телефону в коридоре. Я слышала за дверью его трогательное «один моментик» и улыбалась без тени злорадства. Пока я нашаривала ногами тапки, он исчезал, приспособив трубку настенного аппарата таким образом, чтобы связь не разъединилась. В общем, вел себя так, словно теперь всегда был голый. Может, поэтому он стащил у меня брюки? Правда, не один, а на пару с появившимся у них дружком-собутыльником. Понятно, что опять-таки по пьяне. Но это их всё равно не извиняет.
Брюки были мечтой любой попки. Шоколадный бархат, вернее, такой сорт вельвета, без рубчика. Покрой под джинсы. Привезла мне их из Австрии подруга, и я первое время на эту «заграницу» дышать боялась. Надевала в комнате и крутилась перед открытым баром.
Исчезли брюки, когда на меня напал позыв к деятельности. Решила сделать генеральную уборку и перестановку для обновления вялотекущей жизни. Выволокла в коридор чемодан, чтобы не мешал, и оглядела пространство девяти квадратов. На спинке кресла лежали эти самые брюки – атрибут красивой жизни. И я машинально положила их на чемодан в коридоре.
Руки в боки, готовая перевернуть мир, я стояла посреди комнаты. Прикидывала, как бы что-нибудь переставить. Кресло не поддалось. А это был единственный предмет, который подлежал какой-либо дислокации. Проход между креслом и сервантом с одной стороны и софой и шкафом – с другой составлял четыре моих шага. От двери до окна – и обратно. Шаг – вывалюсь в окошко, другой – целую дверь. Прошлась я взад-вперед пару раз и пришла к выводу, что «перестройка захлебнулась». Ладно, порядок навела, пол помыла, пыль протерла. C полным правом села в кресло. Ощущение обновления все-таки возникло, хотя бы в виде снабженной кислородом крови и размятых мышц. И ведь просторнее стало!
На самом деле я просто не втащила назад чемодан, а вместе с ним и брюки. Пропажу шоколадных брюк я не заметила. Факт кражи установила лишь на следующий день. Перерыла в поисках всю комнату, не веря своим глазам. Придя к выводу, что брюки на Раю не полезут и стащили их Сашка с дружком и, судя по всему, уже пропили, я не стала проводить дознание.
Подтверждение пришло к вечеру, в виде Сашки на бровях. Ничего оригинального с его стороны, но на этот раз он подозрительно, скромнее обычного, стрелой одолел коридор от входной двери до Раиной комнаты. Или мне показалось? Да какая разница? – брюки ушли безвозвратно. После, когда пришло смирение и прощение, я поделилась печальным фактом с Раей. Она и пьяная производила впечатление куда более трезвого человека,
Рая искренне всполошилась:
– Да ты что? Как исчезли? Ты их, сволочей, спрашивала?
– Нет. Все равно бы не признались.
– Это Витька! – скрестила Рая руки на груди, утвердительно кивнув самой себе, – Сашка бы не взял. И дробно затрясла головой, отрицая теоретическую подлость сожителя.
– Мне тоже так кажется.
– Не-не-не! Сто про! – так Рая выражала в процентах свою абсолютную уверенность.
– Иди-к сюда, – позвала она меня и без паузы, мужским тычком распахнула свою дверь.
Сашка сидел у стола и как-то вполоборота смотрел черно-белый телевизор. Перед ним стояла тарелка с недоеденной, серой на вид пищей. Наверное, ему нездоровилось.
– Ты брал ее брюки, в коридоре лежали? – без обиняков выпалила Рая.
– Месяц назад, – уточнила я.
– Не-ет, – навел на нас Сашка мутный фокус. – А че? Потерялись?
– В коридоре лежали, а потом пропали. В тот день у вас еще Витька ваш был, – выдавила я неохотно.
– Витька? – произнес Сашка с такой интонацией, как будто не знал никакого Витьку.
– Витька твой долговязый, шаромыжник! – напирала Рая животом в цветастом халате на Сашку, хотя валила всё, однако, на дружка.
– Саш, ты скажи, пожалуйста, честно, я не сержусь уже. – Мой голос прозвучал жалобно.
Сашка приподнялся нам навстречу, держась одной рукой за спинку стула:
– Девчата, да вы че?! – воскликнул он удивленно. Потом шлепнулся задом на стул, упал головой рядом с тарелкой и заплакал. Горько, навзрыд.
О чем плакал несчастный Сашка? О том, что невзначай стал алкоголиком, которому мало кто верит? О том, что нет у него любимой работы, чтобы стать полноценным членом общества? О том, что не дал Бог братьев и сестер? О том, что Рая – не женщина его мечты, ради которой он бы, возможно, встряхнул и перелопатил свою жизнь? Не знаю. Во всяком случае, не о моих пропавших брюках плакал сосед-алкоголик. Если бы он умел писать стихи, написал бы, наверное:
Продирая похмельные прорези глаз,
Прорываясь сквозь эти ущелья не раз,
Зависая над пропастью небытия,
Потирает небритость судьбина моя.
До ближайшего винного я дотопчу,
Хоть от печени криком протеста кричу!
Перекошенным ртом дотянусь до горла –
Вот уже хорошо… И была-не была!
Растеряю последнюю мелочь в грязи
И проедусь «по-матери» в этой связи,
И стирая брезгливость прохожих с лица,
Опрокину свой мир в четкий след колеса.
Жалко было не шоколадных брюк. Жалко было Сашку. Хорошо, что в коридоре зазвонил телефон.
– Это меня. – Соврала я, надеясь, что ложь эта – во спасение плачущего соседа. Ему, бедолаге, неловко. Ведь сразу две женщины стали свидетелями его пьяных, но все-таки мужских слез.
Я бросилась к телефону:
– Алло!
Оказалось, действительно – меня.
– Здравствуй! – этот голос невозможно было не узнать.
– Ты сегодня дома? – обратился он ко мне по фамилии. Чаще всего он называл меня именно так.