Вид из окна
Шрифт:
— Стоп! Я тебе не говорил своё отчество! На какую разведку ты работаешь?
— Уже не работаю, я всё честно сказал. Вы позволите? — Паша поднял над столом бутылку, чтобы налить. — И я вовсе не экстрасенс. Я жертва своеобразного Чернобыля. — Он вдруг посерьёзнел. — И жить мне осталось… Почти ничего не осталось. — Выпил, занюхал бородинским хлебом. — Вот тут, — он постучал себе в лоб указательным пальцем, — какая-то опухоль, уже не операбельная, поэтому, если б вы заплатили мои долги, поступили бы опрометчиво. А оттого что вы меня выслушаете или воспользуетесь парой безобидных советов, ничего страшного не произойдёт. Даже наоборот. Вы мне понравились. Думаете, я перед каждым так, лишь бы выпить?
На некоторое время над столиком повисла тишина. Павел угрюмо налил ещё по рюмке.
— Знаешь, Паш, Господь меня учит, это точно! Как только я начинаю считать себя самым несчастным на земле, мне встречается кто-то, кому в сто крат хуже! Женщина, про которую ты якобы знаешь, она тоже как будто послана в мою жизнь. А я — в её. Такое чувство, что мы вместе должны что-то преодолеть, открыть или понять. Причем оно возникло у меня с первого мгновения, как я её увидел. Я не могу сказать, что моя бывшая жена не была моей второй половиной. Была, ещё как, но, скорее всего, я не был её частью, или не смог стать. А здесь — здесь что-то вообще немыслимое. — Павел на секунду задумался, потом вдруг улыбнулся: — Или, может, всем влюбленным дуракам так кажется? — Снова задумался и спохватился: — Нет, ну ты мне скажи, это только мы русские после третьей рюмки первому встречному душу изливаем?
— Похоже, что да, — согласился Паша, — и ещё соседям по вагону.
Оба грустно улыбнулись и выпили. Минутой молчания почтили чьё-то рождение.
— Вам надо уехать, — твёрдо сказал Паша после паузы.
— Но я уже уехал, дальше некуда!
— Вы — да, а она? Она осталась. Вам надо уехать вместе. Причём уехать так, чтоб никто не знал — куда.
— А здесь нам грозят страшные опасности… — недоверчиво ухмыльнулся Словцов.
— Ирония ваша мне понятна. Честно говоря, я сам не знаю, как я чувствую и вижу то, что сейчас вам говорю. Мне нечем вам это доказать. Разве что найти женщину, которой я вчера сказал, что она не выключила утюг и у неё сгорит квартира. Слава Богу, она мне поверила, или действительно вспомнила. Проходя мимо меня второй раз, сунула в руку сотенную, хотя я ничего не просил.
— М-да… — задумался Павел. — А по фотографии ты мог бы что-нибудь сказать?
— Наверное. Но это не всегда. Я не человек-рентген. Что-то чувствую, что-то нет. О! Знаю, чем вас прошибить! Кто-то из очень близких вам людей уехал в немыслимое далеко, и это событие перевернуло всю вашу жизнь.
После этих слов Павел посмотрел на собеседника совсем по иному.
— Если это не сведения разведки, то ты, Паш, действительно что-то видишь. А почему ты не можешь помочь сам себе?
— Это хирург в силах сам себе сделать несложную операцию. А я могу только знать. Кроме того, я не сделал ничего, для того, чтобы как-то выправить свою жизнь. Говоря проще, я даже не каялся, напротив, лез в самую трясину. За что же меня миловать? Есть люди, которым удалось зацепиться за жизнь, когда их скрутила какая-нибудь безнадёжная онкология. Победив болезнь, они с нелепой гордыней несут эту победу и наивно говорят «я победил», «я смог». А я вот не смог! И не хочу. Смысл?
— Ты — идейно умирающий человек, Паша.
— Да нет, я верю, что я могу себя вымолить. Господь Бог ещё и не таких миловал. Но мне здесь скучно… — Он с каким-то особым нажимом произнёс слово «скучно», как необратимую безнадёжность, ещё большую, чем, собственно, сама смерть.
— Но, чтобы там не попасть в ничто, здесь тоже надо прилагать усилия, — заметил Павел. — Мой знакомый программист так сказал о грешных душах: их просто стирают, как заражённые вирусом файлы.
— Я знаю. Моя бабушка, которая работала ни где-нибудь, а в дарвиновском музее, несмотря на бурное строительство социализма, всю жизнь ходила в церковь. Во время войны — каждый день! И дед вернулся с фронта живым, только с двумя лёгкими ранениями. Потом она умерла, а я всегда за неё ставил свечки и заказывал молебны. Когда я заболел, она первый раз в жизни приснилась мне, чтобы сказать: не отчаивайся, внук. И больше ничего.
— А ты?
— А я слабый, я размазня. Да я и не отчаивался. Я смирился. Есть ещё такой вариант.
— Чем-то мы с тобой очень похожи, Паш. Не только тем, что тёзки.
— С той разницей, что у вас-то как раз сейчас прорисовывается смысл нового витка, а у меня его нет. Любовь — это такая мощная сила! А у вас вообще редкий случай — второй шанс. Обычно бывают заблуждения о любви либо в первый раз, либо во второй, а у некоторых и большее число раз. Про вас сказано: не везёт мне в картах, повезёт в любви. Но сегодня за вами по пятам идёт смерть.
— Вот как!? — удивился Павел. — Я недавно из больницы, мне пулю из плеча вытащили.
— Я знаю. Но она же не ваша. Ваша ещё в обойме.
— Паш, меня от таких детективных историй смех разбирает!
— А это не детективная история. Жаль, я не могу сказать вам, кто и как идёт за вами по пятам. Не могу, потому что не знаю.
— Ну хоть это, Слава Богу, ты не знаешь.
— Зато знаю другое — сейчас вас кто-то ищет. Наверняка — она. Может, мы ещё успеем выпить?
— Успеем…
Пока Павел разливал, в его кармане запиликал мобильник. Паша кивнул: мол, говорю же я — ищет. Словцов кивнул в ответ и полез в карман.
— Слушаю.
Звонила действительно Вера, о чём он просигнализировал Паше глазами. Вера спрашивала, где он пьёт и способен ли соображать и передвигаться.
— Вер, всё нормально, меня один очень хороший человек убедил вернуться на путь истины. Я легко могу встать из-за стола. И обещаю тебе больше никогда не досаждать пьяным разгулом.
— Павел, — с надрывом сказала Вера, — Михаил Иванович умер.
— Как?
— Его нашли в подъезде. Между этажами. Соседка. Похоже, сердце…
— Он же такой… По нему не скажешь.
— Да, никогда ни на что не жаловался. Ты действительно в порядке? Когда ты сможешь здесь быть? Нужно заняться многим, а я — с мамой.
— Вера, я недалеко. Сейчас буду.
Павел бросил на стол несколько тысячных купюр.
— Извини, Паша, придётся нашу беседу отложить на неопределённый срок.