Вид из окна
Шрифт:
— Не скажу.
— То-то, — он скривился от боли, дотягиваясь до фляжки, отхебнул.
— Юр, ты, по-моему, увлекаешься, — кивнула Вера на фляжку, — совсем расклеишься.
— А зачем мне быть железным? Какой смысл? Капиталы стеречь? А на кой ляд они мне? Фаза накопления закончена! Ты уходишь с литератором, жён и детей у меня нет. На фига, Вера, небо коптить?! Я ж тут всему бомонду столичному объявил, что еду жениться, был уверен — уговорю тебя. А тут этот, как его, Павел Сергеевич, откуда-то взялся. Я столько лет за тобою, как тень… — Хромов с нескрываемой горечью приложился к фляжке, утопив конец
— Юр, — Вера аккуратно забрала у него фляжку, неожиданно для себя, глотнула из горлышка, сморщилась, — я тебя очень люблю, как друга, и никогда не забуду, кто меня прикрывал после смерти Георгия. Но, если б я могла любить по заказу, ты бы сам меня перестал уважать.
— Я всю жизнь Гоше завидовал! Как завидовал. А теперь ты светская львица, госпожа Зарайская — ухмыльнулся, потеплев, Хромов.
— Учительница географии, географичка, — шёпотом возразила она. — Вера Калашникова. А из Зарайской я давно уже Заадской стала.
— Вер, он, правда, тебе дорог, поэт этот? — посерьезнев, спросил Хромов.
— Не поверишь, а может, не поймёшь, Юра, но скажу честно, мы с ним совпадаем в чём-то главном, будто биоритмы одинаковые или ещё что-то. И он мне действительно дорог. Знаешь, это произошло так быстро и, в то же время, непринуждённо…
— Он же никто, — сам себе сказал Юрий Максимович.
— А мы кто? Мы с тобой дорогие памятники на кладбищах — и всё! Ты об этом, Юра, не думал? Когда я его увидела, поговорила с ним, то вдруг вспомнила, что есть кое-что, кроме денег.
— Лично я без денег жить не смогу, без них я действительно никто, — признался Хромов.
— Дело не столько в деньгах, сколько в бесконечной гонке за ними.
— Да уж, я, как только в себя пришёл, начал дела педалить… Ладно, Вер, узнать бы — кто на меня охоту объявил. Вот разберусь с этим, и мы ещё на твоей свадьбе погуляем, — безнадёжно подмигнул он Вере, — я на твоей стороне, Вера. Всегда. Есть в тебе какое-то обаяние, ты, наверное, тигра заставишь себе ноги лизать.
— Спасибо, Юра, — Вера взяла его руку в свои ладони. — Я знала, что мы не будем врагами.
— Столько бабла вместе сделали, — хохотнул Юрий Максимович, — а ты говоришь, бессмысленно. Ты хоть мне расскажешь, где ты его нашла?
— Расскажу, но ты вряд ли поверишь.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
По вечерам Вера, возвращаясь в Сивцев Вражек, загодя отключала мобильный телефон, чтобы никто не мог помешать им с Павлом. Обычно они договаривались заранее, что посетить и где встретиться. Проблем с билетами, благодаря Вериным связям, не было. Да и для тех, у кого есть деньги, подобных проблем вообще не бывает. В основном, по настоянию Словцова, это была культурная программа. Правда, один вечер пришлось подарить удивительной чете Зарайский-Калашникова. Купили цветы, торт, коньяк и прогулялись пешком до малой Молчановки, где находился дом генерала.
Первое, что бросилось Павлу в глаза — почти все стены в квартире Михаила Ивановича были книжными стеллажами. Он с любопытством и лёгкой завистью скользил по корешкам редких и раритетных изданий, а Зарайский, курсируя из кухни в гостиную с приборами и яствами, успевал давать пояснения о той или иной книге. Потом Словцова до глубины души поразила исключительная предупредительность Михаила Ивановича и Варвары Семёновны (Вериной мамы) по отношению друг к другу. Это постоянное проявление заботы друг о друге: «Варенька, я подолью тебе горячего…», «Мишенька, сырокопчёную не ешь, лучше вот «докторской»…», «Варенька, не вставай, я схожу на кухню сам…»… При этом оба они успевали поминутно потчевать гостей, сыпать вопросами и, соответственно, ответами на встречные. И ни капли фальши! Они жили этой заботой друг о друге. И Павел позавидовал им белой завистью. Казалось, начнись за окном Конец Света, Михаил Иванович набросит на плечи Варвары Семёновны шаль и они, обнявшись, сядут ждать так, как стали бы ждать очередной серии любимого фильма. Варвара Семёновна в разговоре, как и многие москвичи, немного потягивала «а», отчего речь её была плавной, а интонации особенно выразительными. Вере, видимо, передалась эта плавность, хотя она не акала.
— Павел, а Михаилу Ивановичу удалось найти небольшой сборник ваших стихов, и мы даже читали две ваших научных статьи. Нам понравилось, — ворковала Варвара Семёновна.
— Мне очень приятно, — смутился Павел. — Но сейчас поэзия не в чести. Сейчас на передовой бульварные романы. Поэты сейчас стихами сами себя успокаивают. И я тоже…
— Ой, прочтите. Ну, не смущайтесь, Вера сказала, что вы сейчас в какой-то особой депрессии, но сделайте для меня исключение.
— Для вас, — улыбнулся Словцов, — с удовольствием, и неторопливо, постепенно наращивая напор, прочитал:
За что держусь? За деньги? Вещи? За нить морщин? За стрелок бег? За славу? Образ человечий?.. За грязь дорог? За чистый снег? Держусь ещё, покуда, братцы, За веру и за Святый Дух! А вот за бренное держаться Мне просто не хватает рук.— Там ещё дальше, в том же духе, но суть та же, — сам себя остановил Павел. — Но это так — отлитое в рифму внутреннее состояние.
— А мне понравилось, жаль, что вы не прочитали до конца. Когда-то мы специально ходили на вечера поэзии. Очень любили бывать в ЦэДээЛ. Боже, как давно это было! — Варвара Семёновна грустно посмотрела в окно, словно там можно было увидеть утраченную эпоху.
— Депрессия — это надолго? — поинтересовался Михаил Иванэвич у Павла. — Хотя на счет бренного и рук я не очень поверил, — весело подмигнул он Словцову, кивая в сторону Веры. Мол, держишься же, ещё как держишься.
Павел искренне смутился:
— Да… В стихах хочется выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Стремление к идеалу — хоть это и банально.
— Ну, а насколько у нас депрессия? — не унимался Михаил Иванович.
В таких случаях обычно отвечают «как фишка ляжет» или «фиг его знает» в зависимости от хмари на душе, но Павел улыбнулся и, выразительно посмотрев на Веру, ответил:
— Почти здоров.
— Ну и какие планы сейчас?
— Сейчас? Сейчас я мечтаю о таком же тихом счастье, которое я вижу здесь.