Виктор Вавич (Книга 3)

Житков Борис Степанович

Кнэк положил на стол трубку и быстро взял с подоконника толстую книгу, толстую, как словарь.

– Вот это я упущу сейчас на пол из рук, и тут пять фунтов динамиту, и я не боюсь, что будет несчастье.

Кнэк шагнул на середину комнатки. Он держал снаряд за корешок на вытянутой вниз, руке. Анеля шагнула к Кнэку и крепко положила ему на плечо руку, наклонилась поспешно к нему и отставила вбок легкую ногу. Зажмурила глаза.

– Вот!
– сказал Кнэк, и снаряд-книга тяжело стукнул об пол. Анеля вздернула вверх руку.
– А если я вот так высоко подыму, - Кнэк нагнулся, поднял

снаряд над головою, - и если сейчас брошу, то наверное здесь ничего, ничего не останется.

Анеля серьезными глазами смотрела вверх на книгу, Кнэк бережно положил снаряд на место.

– А все трубки надо отпустить. Это я сам. Ставь чайник, Анелю.

Пусть убивает

БАШКИН из передней уже слышал, что много народа у Тиктиных в столовой: голоса, и поверх всех бьет бас Андрея Степановича:

– Еще раз повторяю... еще раз повторяю...

На звонок высунулись в коридор Анна Григорьевна и Санька. Санька прошел живыми шагами и, как поздоровался, так и взял за руку и повел прямо к себе в комнату. Повернул выключатель, притворил дверь.

Башкин ходил из угла в угол и кланялся туловом в такт шагу. Сморкался.

– Что за таинственности?
– сказал Башкин все еще в носовой платок и боком глянул: Санька сидел на кровати, расставил колени и что-то больно уж круто упер локоть в колено и уродовал в пальцах папиросу.

– Да просто...
– Санька глядел в пол.
– Меня просил вам передать один человек, что он вас при первой встрече убьет.
– И Санька на секунду глянул на Башкина. Башкин остановил шаги.

– Убьет?
– и брови поднялись и тряхнулась губа.

– Короткова повесили, - сказал Санька, и круто в пол свернулись слова, и Санька засосал папиросу.

Башкин заходил. Заходил быстро, как будто старался дальше, дальше уйти.

– Короткова? Я-то... я-то тут... Я вообще... пусть убивает. Пусть убивает!
– крикнул во все горло Башкин над Санькиной головой, крикнул, будто звал на помощь.
– А почему ты мне это говоришь?
– вдруг на ты заговорил Башкин и заспешил дальше, глядя по стенам.
– Пусть он сам придет и убьет. Пусть сейчас придет и пусть стреляет.

Башкин на миг остановился и раздернул пиджак на груди.

– Если ему угодно! Пожалуйста!
– Башкин еще скорее зашагал по комнате.
– Что ж он хочет сказать? Что я предатель?
– Башкин с красными пятнами на лице вдруг стал против Саньки.

Санька помаленьку исподлобья взглядывал через дым папиросы.

– Да?
– Башкин шагнул к кровати.
– Так почему же он передает такие... такие за... за... замахи такие? Я же, значит, могу и его предать... уж коли в таком случае. Да просто, по-уголовному: убить грозится - хорошенькие... Башкин опять заходил.
– Хорошенькие цветочки! Черт возьми... А, однако, значит, он не боится, что пойду и нафискалю.. Даже когда смертью грозятся. Так где же... логика?.. А Корсакова... это еще, может быть, и неправда вовсе. Кто тебе сказал?
– Башкин стоял и из угла глядел, прищурясь, на Саньку.

– Ну, одним словом так...
– и Санька встал и вышел из комнаты, не взглянул на Башкина.

– Да скажите... пожалуйста... по-жа-луйста!
– громко говорил Башкин, выходя в коридор.
–

Я сам пойду с ним объясняться!

– Здравствуйте!
– Башкин кланялся, головой только встряхивал, совсем враждебно встряхивал, но в столовой было шумно, и одна Анна Григорьевна ответила на поклон Башкина.

Какой-то незнакомый Башкину бородатый господин расхаживал по столовой. Башкин нахмурился, с злым лицом пересек столовую, задел плечом незнакомого господина и сел в угол подоконника. Шевелил губами, будто жевал соломинку.

– Так вот народ!
– говорил бородатый.
– Вот пожалуйте: народ и сказал свое слово, - и он повернул свою бороду к Тиктину и шаркнул, кланялся, рукой отводил, - пожалуйте! Русский нар-род. Не французы. Погромщики, скажете? Специальные?

– Да! да! Специальные!
– крикнул Башкин. Андрей Степанович дернулся испуганно, оглянулся за спину. Башкин уже стоял в углу у окна. Все на него глядели.
– Специальные! Специальные!
– и Башкин вытянул длинную руку над головой Андрея Степановича и тыкал пальцем на гостя.
– Знаю, доподлинно знаю, что специально выступили! Снарядили!
– выкрикивал Башкин.
– Охраняли чуть не пушками! Всю уголовщину. Нечего бородой... то есть головой трясти, у меня документы есть.

– А в деревнях, а в усадьбах? В экономиях?
– и гость боком сощурился через очки на Башкина.
– Это тоже полиция организовала?

– Передергиваете!
– крикнул Башкин.
– Шулер, милости вый государь! Что? Не испугался! Стрелять будете?
– и Башкин сощурил глаза на гостя. Стреляйте! Пожалуйста!
– и Башкин давешним жестом растянул пиджак на груди. Он секунду так стоял и вдруг сел на подоконник.

– Дайте мне яблоко, - сказал он пересохшим горлом. Соседка быстро передала яблоко. Башкин с хрустом куснул, встал и с яблоком в руках, ни на кого не глядя, вышел вон.

Секунду все молчали.

– Он...
– хмуро начал Тиктин.

– Он больной, совсем больной, - быстро заговорила Анна Григорьевна, вы его простите. Он совершенно...

Гость через плечо глядел молча на дверь, куда вышел Башкин.

– Оппонент скрылся. Так-с.
– Гость вынул папироску.
– Возражать, говорил он, закуривая, - выходит, некому.

– Нет, есть.
– Андрей Степанович громко положил вилку на стол.
– То, что вы говорили...

– Я говорил про язык народа. И в деревнях и в городе - язык один. Вот, вот, - тряс он головой, - это так называемый голос народа!
– И он повернулся спиной и зашагал в угол.

– А стражников в деревне разоружают, бьют!
– Тиктин говорил это зычной нотой.
– Это тоже голос народа?
– и Тиктин дернул бородой вверх.
– Так вот этот-то голос, небось, умеют заткнуть!
– и Тиктин привстал со стула.

– И статистиков, земцев!
– кивал головой очкастый из угла.

– Да-с! этих-то бьют. Под охраной и при содействии власти-с. Власти-с!
– крикнул, уже стоя, Андрей Степанович.
– А стражников, уж извините, самостоятельно-с!

– А во время холеры и врачей! Врачей! Тоже очень-с, очень-с самостоятельно-с!
– и гость зло расшаркнулся и выпятил лицо на Андрея Степановича.
– Врачей-с!