Виктор Вавич
Шрифт:
— Чертовой матери! — вслух сказал Вавич, спиной повернулся к карете, боком спускался с откоса.
«Боитесь? На десять сажен попятились? А Грачек? Чего Грачек не подымает? А? Взорвется?»
Вавич поднял глаза и обвел кольцо городовых.
— Смешно, может быть? — сказал Вавич вполголоса. Никого не было возле него. — А вот это смешно? Это вот, — и Вавич решительным шагом двинул на дорогу. — Это вот вам… смешно? — он шел во весь шаг к бомбе.
Она бочком лежала на камнях, будто притаила прыжок. Виктор глядел твердым
И вдруг кто-то дернул его за рукав.
Варвара Андреевна, красная, запыхалась:
— Сумасшедший! — и она глядела круглыми радостными глазами. — Что ты делаешь? — шепотом в лицо выговорила Варвара Андреевна.
Вавич стоял вполоборота, твердая нога впереди.
— Надзиратель, — резанул командный тенорок, — назад! На-зад!
Виктор огляделся. Полицмейстер округло махнул рукой у себя над головой и фестоном вывернул руку в воздух.
— На-зэд! Вавич повернул.
— Сюда!
Вавич на ходу повернул к полицмейстеру. Стоял по-военному, руку к козырьку.
— Вы артиллерист? Нет? Так пожалуйте на свое место! Вавич дернулся, чтоб повернуться.
— Стойте! — крикнул полицмейстер. — Возьмите городовых и вон по человеку из тех домов, — полицмейстер тыкнул большим пальцем за спину, — кого попало, хоть мальчишек. Ступайте!
Вавич повернулся на месте, хлопнул голенищем — приставил ногу.
У домов была уж возня: Воронин, потный, шлепал по грязному двору.
— Дома нет? Сама пойдешь, — кричал он бабе. Трое городовых ждали: хватать, что ли, или как?
— Невиновная? Разберут. Пошла! — он даже не оглянулся, как там берут городовые. — А! Вавич! Вали на ту сторону, — крикнул Воронин через визг детей, — вали живей, сукиного сына! — Он снял за воротами фуражку и обтер рукавом потную лысину.
Казаки верхами сомкнули круг. Вавич глянул: люди, как без лиц, шатались внутри круга, и не найти, где его, которых он выволок. Ведь семь человек выволок.
— Конвоировать в тюрьму! — сказал полицмейстер с подножки кареты.
В это время казаки посторонились. Потеснили вбок арестованных.
Два артиллерийских офицера на извозчике — молодой сидел бочком, бледный, и все время поправлял фуражку, извозчик шагом пробирался мимо толпы.
Того…
— И ЧЕРТ его знает. И поколей тут… — и Филипп со всей силы ударил себя по колену. Наденька смотрела пристальными глазами, приоткрыла рот. — Дьявол! — И Филька будто воздух грызнул и повернулся всем стулом.
Надя сама не знала, что прижала оба кулачка к груди.
— А, сволочь! Дрянь тут всякая путается, заводит — как раз им в рот. На вот. На! Дурье! — крикнул Филипп, вскинул коленом и топнул всей ступней. Чашки звякнули укоризненно. — Да нет! В самом деле, — Филипп встал, полуоборотясь к Наде, развел руками. — Ты б видала. Ты тут сидела, а там прямо, распродери
— А ты… — хрипло начала Надя.
— А ты! А ты! — перебил Филипп. Шагнул, топая в угол. — А ты! Что — а ты? — вдруг повернул он к Наде лицо, и щеки поднялись и подперли глазки, и нельзя узнать: заплачет или ударит. — А ты не знаешь, что сказано? — и он подался лицом вперед. — Сказано: коли началось, хоть против всякой надобности, бери в свои руки. И верно! И надо! Да! — Филипп повернулся, откусил кусок папироски и плюнул им в угол. — А ты! А ты! Вот тебе и а ты: трое там лежать осталися, да еще в проулках нахлестают так, что из дому их… серой… да, да! Чего смотришь? Серой не выкуришь, распротуды их бабушку. Наших, я говорю. Комитет! Где он твой комитет? Где он был? Комитет твой, говоришь, где он?
— Я ничего не говорю… — Надя во все глаза следила за Филиппом.
— А не говоришь, так молчи!.. И говорить нечего. Филипп вдруг повернулся к двери и вышел. Наденька оперлась рукой о стол и смотрела на скатерть, на синие кубики, онемела голова, и не собиралось голоса и груди.
— Сейчас миллион эксцессов возможен, — примеряла слова Надя, чтоб спокойно и внушительно сказать Филиппу, — пусть начнет по-человечески говорить, пусть потом скажет, как он, как он-то. — Если б знала, если б знала — нахмурила брови Надя, — была б там, непременно была бы! — И жар, жар вошел в грудь. — Пусть выстрелы, так и надо! И все равно стать наверху — не думайте, не трушу, а говорю твердо, — и задышала грудь, и глаза напружинились. Надя твердым кулачком нажала на скатерть.
Не слыхала шагов и оглянулась, когда скрипнула дверь. Филипп вмиг отвел глаза, но Надя поняла, что он видел, все уж видел в этот миг.
— Понимаешь, — полушепотом начал Филипп, он чуть улыбался, — понимаешь ты — я кричу им: «Назад, сволочи. Назад. Как рябчиков вас тут всех к чертям собачьим постреляют! К чертовой, — кричу, — матери отсюда!»
— А сам как? Сам, Филя?
— А сам стою на верхушке на самой, — Филипп на секунду стал, глянул, как вспыхнуло Надино лицо, — да. На самой верхушке, махаю на них кепкой, как на гусей, а тут дурак какой-то возьми и тык флаг. Когда смотрю — уж летят на нас, сабли — во!
Филипп поднял кулак, потряс — во!
Наденька передернула плечами.
В это время кто-то осторожно постучал в окно. Филипп встряхнул головой:
— Пройди на кухню, духом, — Филипп толкнул Надю в локоть. Надя на цыпочках выбежала.
— Забери это, — Филипп совал в темный коридор Надин салоп и шляпу.
Аннушка глянула из-под мышки — стирала у окна. Наденька совалась с вещами, не знала, куда положить.
Филипп быстро прошел по коридору, запер наплотно двери в кухню. Аннушка снова глянула исподнизу и уперлась взглядом в запотевшее окно. Надя стояла возле плиты, прижимала к себе салоп, слушала.