Вино одиночества
Шрифт:
— Замолчите же! — бормотала девушка, краснея и слабо отталкивая руки, которые уже расстегивали ее платье. — Разумеется, я не пойду... А вдруг дома узнают... Я боюсь, я не желаю, чтобы вы меня презирали потом... Вы все такие...
— Дорогая моя! — воскликнул паренек.
Он притянул к себе ее лицо.
«Бедная дурочка, — подумала Элен, — нет, ну скажите на милость, что за удовольствие тереться щекой о твердые металлические пуговицы, чувствовать на груди грубую ткань его формы, его влажный рот на своих губах. Фу... И это они называют любовью?»
Нетерпеливая рука паренька так резко дернула лямку
— Фу, какая мерзость! — пробормотала Элен.
Она поспешно отвела взгляд и легла на траву, которая слегка колыхалась от поднявшегося к вечеру ветра; пахло рекой, камышами и тростником. На мгновение Элен представила эту медленно текущую реку в лунном свете, с горящими по берегам огнями. Когда она болела коклюшем, врач советовал ей чаще бывать на свежем воздухе, и отец после работы, уже на закате дня, катал ее на лодке. Иногда они останавливались на ночь в одном из маленьких белых монастырей, что возвышались на островках. Это было так давно... У нее возникло смутное ощущение, что в то время их дом больше походил на дома других семей, был более «настоящим»... Она тщетно попыталась найти другое слово, но, вздохнув, повторила про себя:
«Более настоящим... Они ругались, но не так... Ругаются все... А теперь ее никогда не бывает дома... Интересно, где она может шататься ночи напролет?»
И тут она вспомнила, что порой ее мать говорила о ночном Днепре, о пении соловьев в старых липах на берегу...
Тихонько насвистывая, она подобрала валявшуюся на траве ветку и стала медленно сдирать с нее кору.
— Днепр в лунном свете, ночью... Любовь, влюбленные, любовь, — бормотала она. Элен помолчала немного и тихо сказала слово из французских романсов, которое ее мать всегда произносила со вздохом: — Любовник... Вот как это называется...
В ее памяти всплыло еще одно неприятное воспоминание, но пора было возвращаться. На кисти сирени брызнули струйки воды из шланга, в воздухе повеяло приторным ароматом. Она встала и, отведя глаза, прошла мимо скамейки.
Уже в конце аллеи, преодолевая смутную брезгливость и стыд, она бросила любопытный взгляд на неподвижную парочку; их беззвучные поцелуи были такими сладостными и чувственными, что сердце Элен смягчилось. Она пожала плечами и по-старушечьи снисходительно подумала: «Ладно, пусть целуются, если им так нравится...»
Элен перелезла через ограду, из озорства разодрав свои голые ноги о колючки кустарника, и, сделав большой крюк, вернулась к мадемуазель Роз, которая вышивала ирландский узор себе на воротничок.
Они направились домой. Элен, понурив голову, молча шла возле мадемуазель Роз. Статуя Николая Первого с безумным лицом в сумерках грозно возвышалась над засыпавшим городом. Улицы опустели, остались лишь запахи, шепот, последние сонные чириканья птиц, легкие тени летучих мышей на фоне круглой розовой луны...
В это время дом был пуст... «Она» шаталась Бог знает где... Дедушка ел мороженое на террасе кафе «Франсуа» и вздыхал, вспоминая «Тортони» [7] . Ароматное мороженое таяло на жаре летнего вечера. Он читал французские газеты, страницы которых
7
Кафе в Париже, где в XIX в. собиралась французская элита.
В его возрасте он заслужил, чтобы его оставили в покое... Но деньги, деньги... Эти деньги были не Беллы, и все же каждый раз она ловко давала ему понять, что им есть на что жить только благодаря ей, благодаря ее мужу... И каждый раз напоминала ему о растраченном состоянии... Милая девочка... Однако она его любит, гордится им, его моложавостью, красивой одеждой, безупречным французским... Живут они неплохо, не трогают друг друга, не следят за каждым шагом... Рано или поздно все образуется... Она постареет... Как все женщины, начнет сплетничать, играть в карты, и, возможно, в ней проснется запоздалая нежность к дочери...
Все может быть... Впрочем, это все не так уж страшно... Он заказал еще одно фисташковое мороженое и с удовольствием стал его есть, глядя на звезды.
Дома от окна к окну ходила бабушка, то и дело вздыхая:
— Элен... Элен еще не воротилась... А ведь утром был дождь... но мадемуазель Роз воспитывает ее на французский манер... «На французский манер, — с ненавистью думала она, — ребенок сляжет из-за этих сквозняков, из-за распахнутых окон».
Ах, как она ненавидела мадемуазель Роз!.. Ненависть переполняла ее сердце... Она скрывала ее от самой себя, говоря:
— Эти гувернантки, эти иностранки неспособны любить ребенка так, как мы...
Элен шла молча, ей хотелось пить. Она мечтала о холодном молоке в старой синей кружке, которая ждала ее на краю умывальника в комнате. Как она жадно выпьет его, запрокинув голову, как почувствует нежный вкус ледяного молока на губах, во рту... В ее воображении холодный свет сияющей луны за окном сливался с наслаждением от утоления жажды. Вдруг, перед самым домом, она вспомнила найденную в комнате матери рубашку, разорванную, как черный фартук той школьницы... Ужасно обрадовавшись своему открытию, она невольно вскрикнула, схватила мадемуазель Роз за руку и, хитро смотря на нее своими блестящими карими глазами, с улыбкой сказала:
— Теперь я знаю. У нее есть любовники, да?
— Замолчи, сейчас же замолчи, — прошептала мадемуазель Роз.
«Она сразу поняла, о ком я говорю», — подумала Элен.
Радостно взвизгнув, она вскочила на старый пень и запела:
— Любовник!.. Любовник!.. У нее есть любовник! — И тут же капризно добавила, заметив, что в ее комнате зажегся свет: — Ах, как мне хочется пить! Мадемуазель Роз, дорогая мадемуазель Роз, ну почему мне нельзя мороженое?
Но мадемуазель Роз, погруженная в свои мысли, ничего не ответила.