Вино в потоке образов
Шрифт:
Этот идеал мудрого равновесия при употреблении вина ясно выражен уже у Феогнида:
Злом становится хмель, если выпито много. Но если Пить разумно ('episth'emos)вино – благо оно, а не зло. Две для несчастных смертных с питьем беды сочетались: Жажда – с одной стороны, хмель нехороший – с другой. Я предпочту середину. Меня убедить не сумеешь Или не пить ничего, или чрез меру пьянеть. [35]35
Феогнид,509–510 (пер. В. Вересаева), цит. по: Эллинские поэты…; 837–840 (пер. С. Апта), цит. по: Античная лирика. М., 1968; О Феогниде см. сборник трудов: Figueira T., Nagy G.(Eds.) Theognis of Megara, poetry and the polis. Baltimore, 1985.
Для греческой морали, основанной вовсе не на идеалах фрустрации и аскезы, а на идее равновесия, базовой является модель смешения
I. Краснофигурная чаша; т. н. Кольмарский художник; ок. 500 г.
В данном случае речь идет не просто о банальном благоразумии и воздержанности. Вино позволяет грекам провести испытание и на втором уровне: испытать не только другого, соседа, товарища по выпивке, но и ту инаковость, которая внезапно возникает в человеке вместе с ощущением свободы и выхода за пределы собственной личности. Вино, говорит Платон, дает чувство радости, силы, свободы. Он приводит характерный пример такого освобождения, который, хотя и может показаться прозаичным, хорошо показывает то, как воспринималось действие вина. В «Законах» [36] регламентируется отношение к вину в зависимости от возрастных классов. Дети до восемнадцати лет не должны вкушать вина, потому что «не надо ни в теле, ни в душе к огню добавлять огонь». До тридцати лет его можно пить умеренно, строго воздерживаясь от обильного употребления и пьянства. На четвертом десятке можно «призывать Диониса», ведь вино – это «лекарство от угрюмой старости». Таким образом, зрелому мужу вино необходимо; его жесткий нрав должен смягчиться «точно железо, положенное в огонь». Вино согревает душу, освобождает ее как от черствости, так и от забот. Впрочем, воздействие вина не сводится только к освобождению от чего-то: оно производит и положительный эффект, ибо доставляет старику радость общения, возвращает его к жизни. Душа старика снова становится такой же гибкой, как душа ребенка, она может быть выкована заново; эта гибкость непосредственно проявляется во время религиозных праздников: она позволяет ему петь и танцевать, то есть выполнять фундаментальную социальную функцию. Во время религиозных церемоний каждый возрастной класс должен исполнять песни и танцы, поучительные и обладающие неоспоримым моральным воздействием. Без помощи вина зрелые мужи не смогли бы раскрепоститься, сбросить сдержанность, свойственную их возрасту. Те, в чьем опыте город нуждается больше всего, будучи разгорячены вином, способны через песни и танцы передать другим свое знание и тем самым выполнить свою функцию.
36
Платон,Законы, 666a – d.
2. Краснофигурный кратер; т. н. художник Свиньи; ок. 480 г.
Возможно, размышления Платона вызовут улыбку. Тем не менее они весьма показательны в отношении того, как понимается действие вина: оно освобождает от цензуры, запретов, привычек; оно позволяет временно выйти за пределы норм. Старики снова обретают ловкость и общительность, присущую молодым. В других контекстах, уже не у Платона, этот выход за пределы собственной личности принимает форму приближения к другому, но уже не к соседу, согражданину, а к чужаку, Другому, отталкиваясь от которого строится – по принципу от противного – модель гражданского поведения. Как в Афинах, так и в Спарте гражданин определяется через категории равенства и идентичности. Спартиаты являются homoioi,равными, подобными. Афины основаны прежде всего на принципе изономии, на равенстве всех граждан перед законом; этого равенства не могут достичь ни женщины, ни рабы, ни иноземцы. [37]
37
См.: Vidal-Naquet P.Le Chasseur noir. Paris, 1983. P. 21–35. (Перевод на русск.: Видаль-Накэ И.Черный охотник. Формы мышления и формы общества в греческом мире. М., 2001. – Примеч. пер.)
Вазопись играет важную роль во всех этих испытаниях. Чаша для вина – это не просто емкость, функциональный предмет, предназначенный для питья, это носитель изображения. Греческая вазопись, в которой актуализированы и организованы в соответствии с законами изобразительной техники все выявленные нами значения вина, позволяет расширить представление об этом напитке.
3.· Краснофигурная чаша; подписана Эпиктетом; ок. 510 г.
Так, поиск инаковости, исключительное, но необходимое испытание другого, выражается в изображении персонажей, переодетых женщинами или одетых на скифский манер. На одной чаше [1] мы видим круг из шестерых полулежащих юношей, они беседуют и поднимают чаши. Один из них играет на авлосе,двойной флейте. На голове у него скифский колпак, который выделяет его из круга товарищей и отмечает обособленность этого специфического участника пира. [38] Также в целом ряде изображений в составе комоса – шествия пирующих, которые отправляются на пир или возвращаются с него, – представлены персонажи в женской одежде. [39] На одном кратере [2] [40] шествуют трое персонажей, они одеты в длинное платье, волосы забраны под женские шапочки – sakkos'ы,в ушах сережки. На их принадлежность к мужскому полу указывает только борода; их внешность, одновременно женственная и восточная, откровенно ставит их по ту сторону мужского мира. Речь здесь идет о том, чтобы – в контролируемых условиях комоса или симпосия –стать на время другим.
38
Краснофигурная
39
См.: Frontisi-DucrouxF, Lissarrague F.De l'ambigu"it'e `a l'ambivalence: un parcours dionysiaque // AIONArchSt.1983. Vol. V. P. 11–32; Kurtz B.C., BoardmanJBooners // Greek Vases m the]. Paul Getty Museum,3, 1986. P. 35–70.
40
Краснофигурный кратер; Кливленд, 26.549» Beazley, ARV563/9.
Подобное испытание, которое позволяет пройти путь от идентичности до инаковости, в аттических представлениях и, в особенности, в вазописи, находит свое финальное воплощение в изображении сатиров, существ получеловеческой-полуживотной природы, которые составляют мужское окружение Диониса. Их гибридный, звериный облик является своеобразной манифестацией принципиально иной природы, скрытой в сердце каждого цивилизованного мужа, проявление которой может спровоцировать напиток и которую надлежит распознавать и испытывать. Таким образом, изображение различных практик, связанных с вином, развертывается на двух уровнях: с одной стороны, в мире людей, с другой – вокруг Диониса, в мире сатиров. У нас еще не раз будет возможность сопоставить эти два плана и увидеть, как второй из них отражает или переворачивает первый.
4. Чернофигурный лекиф; т. н. художник Сапфо; ок. 490 г.·
Так, например, на чаше, подписанной художником Эпиктетом [3], [41] бородатый курносый персонаж, с конскими ушами и хвостом, полулежит, откинувшись на подушку. Это сатир в позе пирующего на симпосии.Только пьет он прямо из огромной амфоры: все правила «благопития» здесь проигнорированы; он пьет неразбавленное вино, один, а не в компании других пирующих; он не пользуется чашей, а пьет чистое вино прямо из амфоры, которая служит для транспортировки напитка. Таковы манеры сатира, невоздержанного в выпивке, не знающего приличий, неизменно бегущего на запах вина.
41
Краснофигурная чаша; Балтимор; Beazley, ARV 75/56.
Тот же запах привлекает старого Силена в «Киклопе» Еврипида, когда Одиссей высаживается на остров, находящийся во власти чудовища, в плену у которого пребывают сатиры. У Одиссея при себе бурдюк, наполненный вином, и Силен, долгое время не видевший выпивки, принимает его с распростертыми объятьями:
Одиссей:
Вот этот мех наполнен им [вином], старик.Силен:
Разок глотнуть… Вина-то в этом мехе!О:
И столько же еще припасено.С:
О дивный ключ, ты радуешь нам сердце.О.:
Не хочешь ли попробовать винца? [42] […]С:
Погромче лей… Чтоб помнилось, что пил…О.:
Держи.С:
О, боги… Аромат какой! [43]42
В данном случае имеется в виду именно неразбавленное вино – Примеч. пер.
43
Еврипид. Киклоп, 145-153 (пер. Ин. Анненского).
Обостренный нюх и жадность до вина губят Силена в сюжете с царем Мидасом. Царь Фригии, узнав, что Силену известен секрет счастья, задумал поймать его и узнать, в чем сей секрет состоит. И тогда он превратил обычный фонтан в винный; Силен, привлеченный запахом, пришел к фонтану, где и был пойман. [44] Этот эпизод изображен на лекифе [4]. [45] Сатир лежит растянувшись, лицо его повернуто к чудесному устью, в то время как сверху к нему подползает лучник в восточном головном уборе, в руке у него путы, которыми он и свяжет Силена; эту сцену обрамляют орнаментальные фигуры – двое сидящих персонажей, один из которых, возможно, является царем Мидасом. Фонтан здесь становится западней. Напротив, на другом лекифе [5] [46] изображен чудесный фонтан: вино течет в избытке и наполняет громадный пифос,кувшин, наполовину врытый в землю, так, что виднеется только его горлышко; вокруг пифоса суетятся сатиры. Вино может обернуться западней или чудом – как бы то ни было, оно льется потоком и его двойственная природа, благая или пагубная, явственно обнаруживается при сопоставлении этих двух изображений.
44
Ксенофонт,Анабасис, 1, 2, 13; Павсаний,1, 4, 5– Ср-: HubbardM.The Capture of Silenus // PCPhS 21, 1975. P. 53–62.
45
Чернофигурный лекиф; Лондон, 1910.2 – 12 л; Beazley, ABV 507/32.
46
Чернофигурный лекиф; Гёттинген, ZV 1964/139» Beazley, Para215, Addenda,57.