Вкус медной проволоки
Шрифт:
У Бориса на полке стояли книжки, которые я никогда не читал, и я подумал, что обязательно попрошу у него что-либо, когда скрипнула дверь, и в комнату вошёл высокий моряк с одной широкой жёлтой полоской на рукаве. Слегка прихрамывая, он подошёл к Васе и, протянув руку, стал знакомиться. Звали его Сергей Алексеевич.
– А это Игорь, - сказал Борька, указывая ему на меня и называя мою фамилию.
– Постой, постой, - сказал Сергей Алексеевич, поворачивая меня к свету.
– Ну конечно, похож... и нос... и глаза, как у Георгия. Та же порода, я ведь не ошибся, да? .
Я растерянно
– Что с ним?.. Мы дали запрос в военкомат, но нам ещё не ответили. Мы ничего не знаем о нем.
– Георгий был моим другом, - сказал он.
– Да... другом.
«Ну конечно, - подумал я, - конечно... был... Был... Это обязательное был».
– Я покажу тебе сейчас альбом, - сказал Сергей Алексеевич, торопливо открывая дверку шкафа.
– Вот... здесь... Видишь? Это мы хороним его... Это митинг части... Салют над могилой... Это памятник...
Памятник... Жестяная пирамида со звездой и фотокарточкой. Памятник, который завтра увидит бабушка. На фотографии он улыбается. «Он всегда улыбался», - говорила бабушка. Всегда. Улыбался.
– Дети! Мыть руки и к столу! А вы о чем здесь так серьёзно?
– Борькина мама тоже улыбалась. Я опустил голову. Саднило в горле, было не передохнуть.
– Вот Игорь... племянник Георгия он, понимаешь?
– глухо сказал Сергей Алексеевич.
– Вон оно что, - протянула она.
– Я сразу и не поняла. Твоя бабушка жива?
– обратилась она ко мне.
Я кивнул головой.
– Сережа, ты завтра обязательно сходи к ним.
– Обязательно. Я приду. Скажи бабушке, что я обязательно приду. И что она пенсию получит, тоже скажи. Мы похлопочем. А война кончится, мы Георгию памятник сделаем, большой памятник, с бюстом. Знаешь, таких моряков, как он, ещё поискать надо. Ему третий орден Ленина посмертно дали. Это тоже ей скажи.
– Да, - сказал я.
– Я обязательно скажу. Я скажу, а вы приходите. Приходите к нам, пожалуйста.
– Иди мой руки, - сказал он.
– Не будем уж портить праздника. Зоя, покажи ему, где ванная.
Ребята уже вымылись и возвращались в комнату, только .Вася ждал меня возле ванной.
– Может, мне снять колодки?
– тихо спросил он.
– Брось, - сказал я.
– У зануды банты, а у тебя колодки.
– Точно, - сказал Вася.
– У меня колодки.
– Ну вот, - сказал я и стал мыть руки. В комнате опять завели «Розамунду», трофейную пластинку на немецком языке.
МЕДАЛЬ
На Вовке была форма номер три - чёрные брюки, чёрная фланелька и бескозырка. А на груди висела медаль «За оборону Ленинграда». Вовка широко раскрывал рот и под аккордеон пел: «На нас девчата смотрят с интересом, мы из Одессы моряки...»
Девчонки хлопали ему безбожно. А медаль он все равно взял у матери. Взял после того, как хулиганка Нонка появилась вечером с медалью «За оборону Севастополя».
Вовка приехал к нам из Ленинграда, и поэтому он говорил: «Кто куда, а я в сберкассу». У нас таких плакатов не было.
У Нонки медаль была настоящая, не то что у Вовки. Но Вовке надо было пофорсить, и он взял её у матери. А Нонка не форсила. Она её получила за дело, но носила только по праздникам. В другое время носить медаль ей не позволяла мать. Она запирала медаль в комод. Кто поймёт этих взрослых? Нонка отлично дралась и в нужный момент всегда умела стукнуть коленкой. Было просто удивительно, что она носила платье.
Честно говоря, мне тоже было обидно, что ей дали медаль, а мне нет. Но, наверное, мне её давать и не стоило.
… Раненых было очень много. Они сидели на земле на площади Щорса возле школы, где был госпиталь. По их тёмным замученным лицам текли капли пота, и все они были небриты. Я никогда не видел так много небритых мужчин.
Некоторые из них стонали, некоторые нет, но пить хотели все. Тех, кто был ранен в руку, мы поили сами. Но они все равно поддерживали котелок грязной рукой, и если рука дрожала, то котелок стучал по зубам.
Котелки быстро пустели, и мы шли за водой на колонку, где сидела тётя Паша и открывала кран, только когда мы подставляли котелок, и закрывала, когда котелок наполнялся. А когда мы возвращались на площадь Щорса, то со всех сторон кричали: «Сынок, воды!»
Нас было немного, человек двенадцать. Самыми младшими были мы с Котькой Греком. Пока мы делали один рейс, ребята постарше - два, а Нонка с Гешкой - три. Они носились как угорелые.
Первым сдался я. Я ушёл искать осколок, такой же, какой был у Гешки, коричневый кусок металла с зазубринами. Мне надоело носить воду и слышать, как раненые кричат: «Сынок, воды!» У меня кружилась голова, хотя я пять раз мочил тюбетейку. Я ушёл, никому не сказав ни слова.
Вечером ко мне пришла Нонка.
– Ты почему ушёл?
– спросила она, и я решил, что сейчас она мне даст по шее.
– Я устал, - сказал я.
– Вы большие, а я маленький.
– Котька тоже маленький, - сказала она, - но он носил воду весь день. Мы носили воду до тех пор, пока её не перестали просить, и все время Котька был с нами.
Она смотрела на меня зелёными глазами, и я все ждал, когда она даст мне по шее.
– Твой отец геройски погиб под Киевом, - сказала она. Это была правда. Мой отец был первым с нашей улицы, кого убило на войне. Это случилось 9 августа сорок первого года. Его любили все мальчишки с нашей улицы и Нонка тоже.