Вкус заката
Шрифт:
Ожидаемое письмо от Санчо пришло еще вчера, в половине седьмого вечера по Москве. Я отметила, что верный помощник ради выполнения срочного начальственного задания задержался на рабочем месте на целых полчаса, и поставила ему это в заслугу. И фотографию он отсканировал в хорошем качестве, и приложить ее к письму не забыл. Молодец, амиго Санчо!
Отвратительный тест «Посмотри на себя в старости!» по-прежнему торчал на гламурном сайте, как мерзкий нарост на красивом теле. Я загрузила фото юной Марины Тарасовой в программу и очень скоро получила почти точную копию снимка дряхлой Герофилы.
– Что и требовалось доказать, – произнес мой внутренний голос.
Зацикленная программа в режиме морфинга безостановочно осуществляла превращение: красавица – чудовище – красавица – чудовище… Трансформация происходила постепенно, как если бы реального человека непрерывно снимали видеокамерой на протяжении пятидесяти лет, а потом ускорили запись настолько, что годы сжались в секунды. Девичье лицо на экране на глазах теряло свежесть, черты его расплывались, подбородок обвисал, от наружных уголков глаз частым веером и от крыльев носа вертикальными линиями бежали ручейки морщинок, лоб собирался в складки, рот сморщивался, скулы заострялись, беззубая челюсть западала, вялые щеки покрывались пятнами и проваливались… Смотреть на это было невыносимо.
Дождавшись, пока старуха Герофила Бесфамильная вновь превратится в девушку Марину Тарасову, я нервно стукнула по «горячей клавише» и остановила бесконечный процесс. Вот только увеличить фотографию Марины на весь экран у меня не получилось: вокруг вертикального снимка остались темно-синие поля, которые неприятно напоминали зловещую темную рамку.
В сердцах я закрыла ноутбук и опустила его под кровать, чтобы Павел, проснувшись, не подумал, будто я полезла в Интернет от скуки. Это могло его обидеть, а я не люблю обижать приятных мне людей без существенного к тому повода. Прятного мне человека я охотно чем-нибудь порадую. Например, вниманием!
Я села рядом со спящим Павлом, протянула руку и кончиками пальцев легонько погладила его лоб. Потом плавно скользнула по виску на щеку, коснулась подбородка, на мгновение убрала руку и вновь опустила ее, мягко накрыв надбровные дуги. Очертила тот же полукруг по другой половине лица. Всей ладонью с легким нажимом провела по шее к плечу и снова увела руку вверх, чтобы спустя секунду пальцами пробежаться по груди.
– Боже, как приятно! – не открывая глаз, расслабленно пробормотал Павел и сделал безуспешную попытку поймать своей неловкой лапой мою порхающую ручку.
– Я знаю! – шепнула я, остановив раскрытую ладонь в сантиметре над его телом.
– Я чувствую твою руку! – удивленно сказал он. – От нее идет такое живое тепло… Ты как будто заряжаешь меня энергией!
– Я ею с тобой делюсь, потому что у меня ее сейчас переизбыток, – мурлыкнула я, опустив ладонь на миллиметр ниже, чтобы встревожить волоски на его груди.
Павел блаженно вздохнул. Я понимающе улыбнулась. Вроде ничего особенного – такие легкие, в общем-то, невинные прикосновения, а какой эффект! Когда с искренним чувством нежности и симпатии касаешься тела мужчины, которого тебе уже есть за что поблагодарить, возникают какие-то особые токи. Несколько минут такой тихой ласки – и наступает настолько гармоничное состояние физического и эмоционального равновесия, что человек чувствует себя абсолютно счастливым. Как если бы он парил, бестелесный и невесомый, на мягком ванильном облаке или плыл в спокойной теплой воде – и этот всепоглощающий комфорт не только внешний, но и внутренний.
– Я сейчас усну, – пробормотал Павел.
– Это вряд ли, – шепнула я и откинула в сторону одеяло, укрывавшее его ниже пояса.
Потом мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и его рука отдыхала на моем бедре, а моя голова покоилась на его плече. Но кратковременное чувство единения, ощущение нашей пары как гармоничного целого, системы самодостаточной и замкнутой на себя, как великий змей алхимиков, меня уже покинуло.
Наверное, в союзе с таким мужчиной, как Павел, можно жить долго и счастливо. Но слово «счастье», как я его понимаю, происходит от слова «часть» и означает совокупность множества необходимых и обязательных составляющих. Счастье – это когда есть здоровье, любимое дело, мечты, заботы, близкие люди, маленькие и большие радости, а также проблемы, которые успешно решаются, тревоги, которые сменяются облегчением, и войны, которые приводят к победам… Счастье – это гармония. Но лично у меня иногда возникает непреодолимая потребность взять резкую диссонирующую ноту, потому что космоса во мне гораздо больше, чем гармонии: как минимум в той части, которая относится к будущему, он совершенно хаотичен… И мне это, признаюсь, нравится.
– Ты о чем-то думаешь? – неожиданно спросил Павел.
– Как ты догадался?
– Твои ресницы меня щекочут. Ты часто моргаешь – значит, не спишь и напряженно мыслишь.
– Мыслю, – согласилась я. – Следовательно, существую.
Я заворочалась и села так, чтобы видеть его лицо.
– Я хочу тебя попросить…
– Проси! – разрешил он.
– Боюсь, это не доставит тебе удовольствия, – я вздохнула. – Павел, расскажи мне о свой сестре. Когда она умерла и как?
Павел тоже сел в постели.
– Это и в самом деле очень неприятная тема. Но, наверное, я должен тебе рассказать. Слушай…
Эву Вишнич-Петрович-Негуш в женской гимназии города Вроцлава называли просто Эвой Вишнич. Эва сама так захотела – неловко было выделяться среди одноклассниц многоэтажной фамилией, которая даже не умещалась в узкую строку классного журнала. Собственно, тройную фамилию упрямо и гордо нес по жизни только отец Эвы, остальные члены семьи предпочли максимально адаптироваться к новой родине. Живешь в Польше – будь поляком!
Вроцлав – типичный польский городок – никогда особо не привлекал туристов, но жить в нем было приятно. Особенно восьмилетнему Павлу Вишничу, который из-за скарлатины на целый месяц получил «увольнительную» в школе и, сидя в карантине, разлученный с друзьями-приятелями, развлекал себя как мог.
Отличным «домашним» развлечением было изводить старшую сестру – умницу, отличницу, до отвращения хорошую девочку. Шалопай Павел называл ее зубрилкой и коварно выдергивал закладки из книжек, для сохранения переплетов аккуратно обернутых в цветную бумагу. Книги громоздились на столе Эвы высокой башней. Девушка расстраивалась: на поиски нужной страницы уходило время, а ей его и так не хватало! В дополнение к основным школьным предметам Эва усиленно изучала французский и итальянский, и строгий учитель, у которого она брала частные уроки, не скупился на трудные задания.
В комнате Эвы по стенам висели длинные бумажные свитки со словами для запоминания, а на столе всегда лежала раскрытая тетрадь с очередным незаконченным переводом. Если прилежная ученица не зубрила слова и не корпела над текстами, то читала в оригинале французские романы, специально подобранные для нее учителем. А когда ее красивые светло-карие глаза краснели от усталости, Эва падала на кровать, закрывала глаза и подолгу слушала итальянские арии или французский шансон – по настроению. Просторная нижняя полка громоздкой полированной конструкции, совмещающей функции тумбы и радиолы, была до отказа забита большими бумажными конвертами с пластинками, и добрый учитель то и дело давал Эве послушать что-то новенькое.