Владетельный рыцарь
Шрифт:
Перед ней открылась пещера. Ее глубины были скрыты во тьме, но толстые свечи, источавшие зловонный черный дым, освещали ее центр. Корни гигантского дерева проникали сверху в пещеру, словно руки мертвецов. С потолка свисали и более пугающие вещи: ободранные тушки зайцев, с которых капала кровь, судорожно дергавшиеся грызуны и летучие мыши, насаженные на крючья, и десятки медленно покачивавшихся кукол-тотемов, которые злобно ухмылялись ей.
Под этими жуткими украшениями, скрестив ноги, на гнилой подстилке из соломы и облезлого меха, сидела ведьма Хегтесс.
Она сидела, склонив
– Подойди ближе, дитя мое… - прошипела Хегтесс.
Элизабет хотела бежать, но ее тело перестало подчиняться ее воле. Вопреки своему желанию она подошла к ведьме. Девушка чувствовала себя марионеткой, двигавшейся по прихоти кукловода.
– Нет… - прошептала она, слезы лились по ее щекам, и все же она делала то, что велела ей Хегтесс.
– Не пытайся бороться, - сказала ведьма.
– Тебе же будет легче, если не станешь сопротивляться.
Жестом колдунья приказала Элизабет сесть напротив. Девушка покачала головой, но обнаружила, что вопреки своей воле садится на подстилку перед страшной старухой.
– Такая молодая… - прошипела ведьма, прикоснувшись иссохшей рукой к гладкой словно фарфор щеке Элизабет.
– Значит, ты все-таки использовала по назначению яд, который я дала тебе?
– сказала Хегтесс.
Элизабет не ответила, но ведьма, казалось, и не ждала от нее ответа, усмехаясь и бормоча что-то себе под нос. Девушка сидела как статуя, не в силах пошевелиться, на ее лице двигались только глаза.
Она бросила взгляд на тотем на коленях ведьмы. Вместо глаз на лице куклы были приколоты живые жуки, дергавшие лапками в тщетных попытках освободиться с булавок, на которые их накололи. Руки-веточки куклы были липкими от крови, и по ним ползали жирные мухи.
– Похожа, да?
– усмехнулась старуха.
Ведьма расхохоталась, увидев, что девушка поняла.
Кукла изображала саму Элизабет.
Черные волосы, пришитые к голове куклы, принадлежали ей. Изорванное одеяние тотема было лохмотьями того старого платья, которое Элизабет выбросила прошлой зимой. Кто знает, какие еще части куклы были связаны с ней? Обрезки ногтей? Кровь? Что это значит?
Она попыталась отодвинуться, когда ведьма потянулась к ней, но не смогла. Элизабет продолжала сидеть неподвижно, словно статуя, не в силах пошевелить ни единым мускулом, не в силах даже закричать.
Когда Хегтесс прикоснулась пальцами к вискам Элизабет, девушку пронзила обжигающая боль, нахлынуло неодолимое головокружение. Казалось, что земля уходит из-под ног, а глаза охватил ослепляющий огонь.
Откуда-то она услышала жуткий вопль животного, страдающего от ужасной боли, и начала долгое, долгое падение во тьму…
Под сенью высоких буков с серебристой корой проезжала колонна охотников, по двое в ряд. Дворяне, ехавшие во главе группы, вооруженной крепкими копьями с листовидным наконечником для охоты на кабанов, были мрачны. Огромные мастиффы, чьи могучие тела были защищены броней, бежали рысью рядом с конями своих хозяев.
Далеко впереди охотничьего отряда десятки крестьян-загонщиков с собаками прочесывали лес в поисках дичи. В отличие от боевых мастиффов эти крестьянские дворняги были такими же тощими, паршивыми и жалкими, как простолюдины, державшие их поводки. Но и от них была польза. Эти полуголодные псины искали следы огромных кабанов, водившихся в Арденском лесу, и когда зверь был найден, крестьяне со своими дворнягами должны были гнать кабана туда, где ждали благородные господа.
Часто крестьяне и их собаки находили смерть от клыков свирепых вепрей или других, еще более опасных тварей, обитавших в чаще, но это не имело особого значения. Важнее было то, чтобы в процессе не был причинен вред кабану. По закону охотиться на вепрей имели право только дворяне, и если кабан уже был ранен глупым крестьянином (которого за это могли повесить), в такой добыче было меньше чести.
Охоту возглавлял барон Лотгар из Артуа, дворянин средних лет. Его лицо выражало раздражение, и очевидно, то же настроение передалось его вассалам и придворным, ехавшим рядом. Поверх доспехов барона был надет темно-красный табард с вышитой на груди серебряной головой вепря.
Ближе к концу колонны охотников послышался громкий смех, и лицо барона еще больше помрачнело.
– Так разбежится вся дичь в полумиле вокруг, - проворчал он.
– Они бы еще в барабаны били и орали песни во всю глотку.
– Однако он весьма знатен, мой лорд, - сказал рыцарь, ехавший рядом.
– Кастелян, не меньше. Он будет прекрасной партией для леди Маделейн. Со всем уважением, мой лорд, было бы разумно не упускать такую возможность.
Барон вздохнул. Он понимал, что это вполне разумный совет, но страстью его жизни была охота. И то, что ее портили эти молодые и невоспитанные рыцари, вызывало у Лотгара изжогу. Кроме того, он не мог избавиться от ощущения, что его гости - братья из Гарамона - просто тратят его время.
Он повернулся в седле, бросив взгляд на гостя, ехавшего рядом с его старшей незамужней дочерью Маделейн.
Лотгар поморщился, увидев, как молодой лорд Гарамон по-хозяйски пьет из меха с вином. Вино, которое молодой кастелян глотал словно воду, созревало сто пятьдесят лет, и было доставлено из прекрасного Кенелля за немалую сумму. Хотя самыми знаменитыми были вина из Бордело, виноградники Кенелля, росшие рядом с лесом Лорен, испытывали на себе влияние магии, и вино из них высоко ценилось истинными знатоками.
Лорд Калар, кастелян Гарамона, был еще молод - ему было не больше двадцати двух лет. Хотя он был не таким высоким, как его брат, но обладал более мощным телосложением. Его темные волосы по последней моде были отпущены до плеч. Богатство молодого кастеляна было заметно по покрою его синего с красным дублета с серебряным гербом, на котором был изображен дракон, вставший на дыбы. Один только меч на его поясе стоил больше половины всех владений барона Лотгара.
– Они с братом и всей их свитой гостят у меня уже неделю, пьют мои лучшие вина и едят мои лучшие блюда. Еще одна такая неделя, и я разорюсь, - сказал Лотгар.
– Надеюсь, что эти траты того стоят.