Власть подвала
Шрифт:
Вспомни, чем кончилось дело на Кантипуа. Правитель стал благороден, это так, но меньше чем через месяц его собственная жестокость вернулась к нему и убила все, что он создал. И все начинается снова. Поэтому нужно уметь обороняться. И уметь охранять друзей.
– Все скарелы умеют это? – спросил я.
– Все, но большинство умеет очень плохо. Предметам обороны уже давно не уделяют внимания, их запустили, к сожалению. Теперь, чтобы поставить хорошую преграду, некоторым скарелам требуется возиться больше часа. А это недопустимо, если враг рядом.
Я вспомнил свой первый день в этом мире и женщину, входящую под сень деревьев.
– Они могли ее убить?
– Скарелы бессмертны. Может быть, она просто хотела, чтобы ты ее спас.
Изучив влияние и установление преград, я занялся, наконец, героями, сидевшими в клетке. До сих пор я не мог их выпустить, но теперь я почувствовал уверенность в своих силах. Пребывание в клетке их нисколько не утомило. Они были приучены к любым трудностям солдатской жизни. Вначале я выделил им одну комнату в доме и установил прочную преграду.
– Скарелские штучки, – проворчал Федклп. – Ты становишься похожим на них.
– Ты предпочитаешь клетку?
– Нет. Там грязно.
Они оказались очень опрятны и просто не вылазили из ванны. Ванну я им раздвинул простым мысленным влиянием. Для этого пришлось отодвинуть стену кухни. Возможно, они и неплохие ребята, но нужно подождать.
Через пару дней я вывел их на прогулку. Раздвижение сознания стало для меня уже привычным и неутомительным делом и, хотя я ничего не видел четко, но перемещение таких массивных существ ощущал хорошо. Я лег в траву и отпустил их погулять по саду, предупредив, чтобы они не подходили к дороге, к скарелам и к их жилищам. Герои оказались послушны и исполнительны. Побродив в саду, они устроили военную игру и выломали несколько фруктовых деревьев. Мысленным приказом я заставил деревья снова врасти в грунт. Принялись три дерева из четырех.
17
Однажды вечером мы снова говорили с ней о любви. Она была почти раздета и это сбивало меня с мысли.
– Ты смотришь на меня как на самку, – сказала она.
– Но ты сама так оделась.
– Разве дело в одежде или в ее отсутствии? Смотри.
Она сбросила накидку и, неизвестно откуда, в ее руках оказалось два веера.
Теперь она была прикрыта только ими. Потом она сделала то, чего я еще никогда не видел: создала собственные копии, превратилась в двенадцать совершенно одинаковых женщин, которые стояли в ряд. Их тела не были телами земных женщин, они были слишком безупречны для земли. Это была не безупречность хорошей породы, которую иногда можно почувствовать в собаках и лошадях, а нечто совсем иное. Что-то подобное может чувствовать земной мужчина, когда любимая женщина впервые расстегивает верхнюю пуговичку на своей рубашке и за тканью появляется бледный треугольник кожи, всего лишь треугольник без всяких деталей – и он изумляется великолепному совершенству того, что увидел.
Это как удар током, растянутый на минуты и боль которого обращена в свой негатив.
– Ну как я выгляжу? – спросила она.
– Великолепно.
– Чистое физическое совершенство?
– Нет. Наполовину дух, – ответил я. – Просто тело может быть прекрасно, то есть, может казаться прекрасным, но через пять минут оно становится скучным.
На тебя же можно смотреть бесконечно.
– Возможно. Теперь я буду танцевать. Смотри. У тебя же нет предубеждений против эротики.
Она создала еще один фантом, на этот раз мужской. Смешной мужчина в кальсонах и с нелепо торчащими черными усами прыгал вокруг танцующих женщин, демонстрируя изрядное чувство ритма и невероятную растяжку. Женщины двигались настолько синхронно, что это околдовывало. Они прикрывались веерами и пели веселые куплеты. Потом вступал мужчина и исполнял припев:
Что? – Где!
Что? – Здесь!
Что? – Нет!
Что? – Есть!
При этом он убирал то один веер, то другой.
– Как тебе понравилось? – спросила она, станцевав.
Она лишь слегка запыхалась.
– С твоей хореографической подготовкой можно выступать в лучших театрах.
– Этот танец, – сказала она, – был твоим представлением о любви: свобода, раскованность, красота, много игры, примерно пополам плоти и духа. Ты согласен?
Это так?
– Ты снова хочешь меня в чем-то уличить, – сказал я. – Можешь станцевать на «бис»?
– Я покажу тебе другое. Мое представление о любви.
Тринадцать человек превратились в двух женщин, на этот раз одетых по земному, но, скорее, в средневековом стиле. Возможно, это была стилизация под средние века. Они стояли, взявшись за руки и смотрели куда-то вдаль поверх моей головы. Левая была одета в серебристо-серое, чуть голубоватое блестящее платье со шнуровкой на груди, шнуровка стягивала очень глубокий разрез; правая – в такое же платье, но молочно-зеленоватого цвета. Волосы обеих женщин в точности повторяли цвет платьев. Их ладони соприкасались; они стояли чуть-чуть повернувшись друг к другу и, казалось, не замечали меня. Их лица были абсолютно одинаковы. Они начали петь и я понял, что слышу чудо.
Их голоса покоряли, как дудочка крысолова. Хотелось плакать, хотя я и не понимал слов песни на незнакомом языке. Где-то внутри меня разрасталось ясное сияние, сияние чего-то нематериального, но абсолютного. Если бы я в этот момент подумал о боге, то я бы уверовал в него раз и навсегда.
Она закончила петь и выдержала паузу. Потом снова приняла обычный облик.
– У меня пропали слова, – сказал я.
– Вот именно. Это я и хотела от тебя услышать. Ты еще не понял, чем истинная любовь отличается от земной, но ты уже приблизился к пониманию.
Сомнение есть первый шаг к истине. Ты уже сомневаешься.
– Это все музыка, – сказал я, – я не представлял себе, что такая музыка возможна. Музыка плюс высокий класс исполнения. У нас на земле ребенок вначале пританцовывает, а потом ходит, вначале подпевает, а потом учится говорить, подпевать может даже собака и сорока сможет выучить мотив. Музыка это первичное и самое влиятельное искусство. Именно поэтому история избрала музыку, чтобы проявить в человеке личность. То же самое ты сделала со мной.
– Сейчас земная история использует музыку, чтобы убить в человеке личность. Но дело не в музыке. Посмотри на свечу.
В темном воздухе появилось пламя свечи.
– Посмотри: пламя это тоже музыка, но музыка без звука. А стихи?
Стихотворение это не слова и не рифма, это все что угодно, любая вещь, в которой звучит мелодия Абсолюта. Дело в абсолютном. И любовь есть тоже проекция абсолютного на нашу плоскую жизнь. Все это никак не связано с детородными органами.
– В таком случае я хочу задать нескромный вопрос.