Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя
Шрифт:
– Конечно, конечно.
– Он оседлывает пространство так же, как иной объезжает лошадь.
– Разумеется.
– У материи нет от него тайн.
– Сударь, – ответил Паскаль, внезапно оживляясь, – у материи не может быть тайн. Дайте мне в достатке увеличительных стекол и тонких весов, я выражу материю на бумаге, и тайное станет явным.
Бюсси-Рабютен глядел на молодого человека с удивлением, но тот продолжал:
– Что я ищу у господина Пелиссона, так это его изречений, которые присущи лишь ему одному, их сияние распространяется по всему миру.
– Я совсем не знал моего пелиссардонического друга с этой стороны.
– А я со своей стороны считаю: в одном его смешке больше мудрости, чем во всем Аристотеле.
– Я вижу, вы заимствуете все лучшее у Парижа. Паскаль мгновение помолчал, затем, погрузив взгляд своих карих глаз в насмешливые зеленые глаза Роже, ответил:
– Нет, сударь, это Париж позаимствует все лучшее у меня.
– Прелестный ответ. И что вы будете здесь делать?
– Ставить физические опыты, в том числе на самом себе.
– В таком случае подарите мне одно утро и я сведу вас с человеком, который является королем Парижа, ибо вы должны знать: существует два рода королевской власти во Франции – одна управляет королевством, другая – Парижем.
И полчаса спустя обоих молодых людей, Бюсси и Паскаля, ввели к Полю де Гонди.
– Этот юноша только что прибыл из Оверни, – заявил Роже. – Одной рукой он взвешивает миры…
– А другой? – осведомился будущий кардинал де Рец.
– А другой человеческие жизни.
– Человеческие жизни! – отозвался Поль де Гонди. – Что означает жизнь? Человека хватают и волокут на костер, если он хоть немного колдун, как это делает Урбан Великий. Или же его маринуют в тюрьме. Так случилось с Бассомпьером. Покинув Бастилию, он не узнал ни людей, ни лошадей, потому что у людей нет больше бород, а у лошадей грив и хвостов. Однако, если отбросить костры и тюрьмы…
И Поль де Гонди сделал рукой движение – нечто среднее между благословением и жестом человека, желающего взять с блюда мускатный орех.
– Мне почему-то кажется, – заметил Паскаль, – что человек состоит из отдельных существ, как бы вставленных друг в друга: старик в ребенке, святой в преступнике, мудрец в глупце. Вся эта коллекция изображена на одной картине. Но Господа не проведешь.
– Необходимость общаться с Господом, – заметил де Гонди, – ведет к молитве. Мы осознает в этот миг, что мы не более чем скромные его творения. Тем не менее, нам самим хочется выразить свой творческий порыв. И это приближает нас к безднам, которые упрощенно названы женщинами.
– Женщины… – подхватил Паскаль. – Женщина – не более чем цифра в математическом ряде, где все начинается с мужчины.
– Что ж тогда является завершением?
– Ничто.
– Господа, – обратился к присутствующим Поль де Гонди, – я прошу вас разделить со мной обед. Метафизические проблемы рождают дыры в желудке и пустоты, которые мы порой в себе ощущаем, – это вовсе не томленье духа, а признаки аппетита. Я призываю вас, господин Паскаль, поступать осмотрительнее, чем вы делали прежде.
Блез Паскаль зарумянился.
– Вам кто-то говорил про меня?
– Я получаю множество писем, сударь. Из Оверни и из других мест. Господин Ферма удостаивает меня своим доверием.
– И что же вам сообщили?
– Именно то, что я вижу. Париж долго вас не позабавит, вы пройдете сквозь него, как сквозь кружево. Затем…
– Затем?
– Предоставим детальное рассмотрение предмета грядущим дням, – заключил будущий кардинал де Рец. –Как вы расцениваете гастрономические особенности утки?
XLI. ГДЕ ДОГОВОР О ВСЕОБЩЕМ МИРЕ НАХОДЯТ…
Что делал Планше весь апрель, никто не знает. Известно только, что он много разъезжал, всегда в нарядном суконном платье, всегда с пистолетами и кинжалом и останавливался в лучших гостиницах, где расплачивался наличными.
В то время как Планше путешествовал вполне материально, д'Артаньян путешествовал в мечтах.
Четырежды он умолял Бюсси сдержать свое слово и биться с ним на дуэли. И четырежды Бюсси качал головой слева направо и справа налево.
– Раз причины не существует, значит, нет и ссоры. Поищите чего другого.
Д'Артаньян надеялся, что Колино дю Валь подстроит его убийство. В самом деле, несколько камней упало на него с крыши, были перерезаны ремни, которыми крепилось седло его лошади. Когда он возвращался ночью из Сен-Жермена, поперек его дороги была натянута веревка. Но все это ни к чему не привело. Камни просвистели мимо этой достойной головы, седло только соскользнуло, и всадник удержал его между своими стальными ногами. Веревка лопнула секундой ранее при проезде повозки.
Бросая вызов судьбе, д'Артаньян принял настойчивые приглашения одного итальянского дворянина, который выдавал себя за аркольского принца, но был скорее сыном суконщика. Этот достойный человек славился своими сдобренными ядом супами и отравленными винами.
Тем не менее д'Артаньян трижды пообедал без последствий у любезного итальянца. Его принимали, как приближенного к королю человека, иначе говоря, как истинного вельможу. Его обильно потчевали ливерным паштетом из требухи, неповторимым рагу из лошадиных бабок и кроличьих ушей, жарким из мясистого хорька, прогорклым и прокисшим десертом. Ему предлагали в невероятных количествах забродившее вино с пеной и водорослями на поверхности. И потом для освежения – стаканчик белого вина с запахом порченого сидра. Рекомендовали в качестве прохладительного напитка слабительную микстуру.