Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя
Шрифт:
О'Нил отправился на войну с традиционной бутылью, с которой он, впрочем, никогда не расставался. Может быть, оттого, что меланхолия путешествий оказала на него свое пагубное влияние, может, фамильное лекарство утратило крепость, но только бутыль в течение двух дней была опорожнена. К счастью, шотландских офицеров на французской службе было не так мало, и у капитана О'Нила случился близкий родственник по имени Тен Босс, который служил в осажденном гарнизоне Рокруа. По странному стечению обстоятельств О'Нил и Тен Босс были поразительно похожи друг на друга по комплекции и по цвету волос. Поэтому нет ничего удивительного, что целебный напиток влиял на их близкие сердца одинаковым образом и казался им обоим одинаково вожделенным.
Общность взглядов стала причиной того, что капитан О'Нил задался целью: едва Рокруа будет освобожден, нанести родственнику визит. О'Нил знал, что такой воин, как капитан Тен Босс, не мог запереться в осажденном городе, не запасшись предварительно семью-восемью бочонками лекарственного напитка.
18 мая в шесть утра О'Нил ощутил прилив неудержимой нежности к старому товарищу по оружию. Мысль о том, что тот находится рядом, не подозревая о близости друга, причинила капитану столь сильное огорчение, что он направился напрямик к осажденному городу.
Выяснилось, что он в высшей степени рассеянный человек, господин О'Нил.
Он позабыл о том, что вся испанская армия была в этот момент развернута между ним и Теном Боссом.
Однако, несмотря на рассеянность, солдаты его очень ценили, заранее уверенные в том, что место, где они окажутся со своим капитаном, будет отмечено особой благодатью.
Таким образом, весь батальон устремился следом за О'Нилом.
Удивленные столь неожиданной атакой и пораженные воинственным видом предводителя, ведшего свой немногочисленный отряд, испанцы взволновались.
Спохватились и французы. Поскольку Пелиссон де Пелиссар направился в этот час к герцогу Энгиенскому сообщить ему о своих распоряжениях, которые он по доброте душевной звал советами, то единственным командующим левого крыла оказался Ла Ферте-Сенектер.
Это движение войска мгновенно соблазнило его возможностью самолично снять осаду с Рокруа. Всей своей кавалерией и семью батальонами пехоты он поддержал акцию О'Нила, шедшего без больших раздумий вперед, невзирая на пули врага.
Одна из них тронула между тем левый ус шотландца. Владелец усов нахмурил в ответ брови, повел глазами и увидел, что разыгралась битва. В то же мгновение ему в голову пришла мысль, что хотя фамильное лекарство – вещь превосходная, но не следует им злоупотреблять и что на свете существует много других превосходных вещей и, перебирая их в памяти, он повернул обратно. Но не тут-то было: французы за его спиной уже пошли в атаку.
Дон Франсиско де Мельос понял всю бесплодность этой не связанной с общим планом атаки. И он бросил свои войска, чтоб отрезать Ла Ферте-Сенектера от правого крыла.
Наступление испанцев было столь стремительным, что капитан О'Нил, мечтавший о ячменном напитке, был едва не утоплен в хересе.
Но для чего ж существовал д'Артаньян?
Ла Ферте-Сенектер мечтал совершить сверхъестественное, наш гасконец, очнувшись от печальных мыслей, решил совершить возможное.
Он тотчас попытался заткнуть брешь, образовавшуюся на левом крыле французов, куда яростно устремились испанцы.
Поскольку д'Артаньян едва прибыл в армию и не был еще определен на соответствующую должность, он не сумел бы увлечь за собой и десяти человек, не соверши он бешеного рывка на лошади и не исторгни зычного клича.
Вместо десяти под его предводительством оказалась целая сотня – у этих людей была удивительная особенность: они не тратили слов впустую.
Испанцы же, с которыми они схватились, не интересовались вопросом о собственной смерти, они тоже сражались молча.
Итак, борьба была безмолвная, жестокая, грудь в грудь, боец видел, как смыкаются в смерти глаза его противника.
Французы стояли неколебимо, как скала. Все раскалывалось, соприкасаясь с этой массой, ощетинившейся шпагами и пиками.
Но каково бы ни было мужество французов и каков бы ни был сам д'Артаньян, их поражение было предрешено, если б офицер с бледным лицом, который накануне так уверенно склонил чашу весов в пользу сражения, не обратился в это мгновение к герцогу Энгиенскому:
– Вы ничего не замечаете, монсеньер?
– Что вы имеете в виду?
– Мне кажется, они собираются рассечь нас надвое. И он указал рукой на идущих в атаку испанцев.
– Да, я вижу, но наши сопротивляются.
– Монсеньер, они сопротивляются, потому что я знаю их предводителя. Если б не он, все пропало бы. Вот почему я вас беспокою.
– В таком случае, граф, стоит взглянуть на это поближе. Возьмите два полка.
Четверть часа спустя сотня д'Артаньяна, от которой осталось семьдесят человек, была уже спасена.
Ее ряды были пополнены. Ла Ферте-Сенектер занял свое место, и появился маршал Пелиссар.
Видя все это, Франсиско де Мельос понял: дальнейший натиск бесполезен. Он остановил атаку.
Д'Артаньян стряхнул пыль со шляпы, пробитой двумя пулями. Подобрал сломанную шпагу. Вокруг царило радостное оживление, каким знаменуется спасение, когда живые становятся на место павших.
Среди всех этих чудес, среди воинов, ниспосланных, казалось, самими небесами, д'Артаньян промелькнул, как улыбка, которая появляется и исчезает.
XLV. НИКТО НЕ ВИДЕЛ СИРО
Историки претендуют на то, чтоб быть отцами наших персонажей. Они считают: им дозволено все – истина скачет в их руках, как заводная кукла.
Из описаний битвы при Рокруа мы узнаем, что герцог Энгиенский дал серьезный нагоняй Ла Ферте-Сенектеру за его легкомысленный поступок.
А было хуже.
Вечером 18 мая этот незадачливый командир приблизился во время ужина к Пелиссару, который поглощал в этот момент яйцо всмятку, ибо, надо сказать, знаменитый воин питал слабость к скромным тварям, именуемым курами.
Весь облик Ла Ферте свидетельствовал о недавней отчаянной схватке, где он сражался как в наступлении, так и в обороне.