Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя
Шрифт:
– Мой дорогой маршал, ваши выводы безупречны, и король назначит вас лейтенантом по криминальной части, если, разумеется, не доверит какой-либо более высокой должности.
– Совершенно справедливо. Он велел мне присматривать за своим сыном, помочь ему увеличить территорию королевства, содействовать развитию агрокультуры и искусства, что я и сделаю из одной только любви к нему, потому что это лучший из всех дворян, каких только я знаю.
– Да, но мне не совсем ясно, каким образом вы собираетесь связать это с нашим нынешним положением.
– Ну, во-первых, мы едем во Фландрию. Во-вторых, мы разгромим там испанцев, которым абсолютно нечего делать в этом пивном раю. И наконец, в-третьих, мы схватим Ла Фона и провозгласим всеобщий мир.
– А я? – осведомилась по простоте душевной Мадлен.
– Вы, прекрасная Мадлен? – переспросил д'Артаньян. – Вы будете осушать платками свои слезы.
– И на долгие зимние вечера готовить нам компоты из груш.
XLIII. С БОГОМ, С БОГОМ…
10 июня 1643 года, в воскресенье, он, погруженный, казалось, в глубокий сон, пробудился так внезапно, что напугал окружающих.
Человек с усталым лицом, карауливший его у изголовья, вздрогнул от неожиданности.
И тогда тот, который проснулся, пожал, не глядя, руку этому человеку, и прикосновение было как встреча двух больших рыб в морских глубинах: они не видят ни ликов, ни глаз, но одновременно знают и ощущают все, что творится вокруг.
– Сударь, я только что видел прекрасный сон. Принц нагнулся над своим кузеном.
– Какой, сир?
Людовик XIII улыбнулся бледной улыбкой, которою было все сказано, и его кузен покачал с сочувствием головой.
– Мне, кажется, снился ваш сын.
– Мой сын? Ваше величество, вы изволите тратить свой отдых…
– Не отдых, мой кузен. Всего два-три мгновения из лучших и последних, отпущенных мне судьбой. Все-таки…
Голос Людовика XIII звучал печально, однако юная улыбка промелькнула на его губах, столь алых когда-то, но снедаемых ныне болезнью.
– Мне снилось, что ваш сын герцог Энгиенский атакует испанца, что, быть может, само по себе не слишком разумно, но доставляет молодым людям такое удовольствие…
Нежная и мягкая улыбка вернулась на лицо умирающего, словно ему довелось вновь увидеть всех круживших вокруг его трона молодых людей, от Люиня до Сен-Мара, с их сверкающими по-волчьи зубами.
– Битва была жестокой, кровь лилась рекой… Эти молодые люди истекали кровью, хлипкие на поверку… Но мы выиграли битву.
Король Франции ушел с головой в подушки. У него было такое лицо, что в то утро оно навеяло страх на дофина, пятилетнего мальчика.
Учитель дофина Дюбуа спросил тогда своего воспитанника:
– Видели ли вы своего отца, монсеньер? Запечатлелся ли он в вашей памяти?
– Да. Рот у него был открыт, а глаза закатились. В ответ на это воспитатель сказал:
– Желаете ли вы стать королем, монсеньер, если ваш папа умрет?
– Если он умрет, я утоплюсь во рву.
Этот ребенок вошел в историю под именем Людовика IV.
В тот же самый вечер худощавый дворянин с бледным лицом и суровыми глазами, в которых остановились расширенные зрачки, спрятав под плащом свою истерзанную печалями грудь, покидал Париж с видом человека, который отбрасывает прочь ненужную ему вещь.
Он хладнокровно скакал сквозь закат царствования того самого монарха, чью честь ему довелось спасти в годы своей юности.
Тленное понятие – честь.
Но как бы ни был он погружен в свои мысли, топот лошадей позади заставил его обернуться.
Группа из трех всадников приблизилась к уезжавшему, точнее, к его лошади, потому что сам он был, казалось, не тем, кто правит, а тем, кого везут. От группы отделился один человек и подъехал ближе.
По давней привычке, которую лучше, может быть, назвать воспоминанием, дворянин положил руку на эфес шпаги.
Но голос, который до него донесся, тотчас его успокоил. Он остановил лошадь и повернулся.
Рядом с ним был Роже де Бюсси-Рабютен.
– Д'Артаньян, вы одновременно и медлите, и спешите.
– Если речь идет о том, чтобы нам с вами объясниться, то учтите: меня здесь нет, – ответил д'Артаньян. – Мне предстоит совсем другая встреча.
– Я знаю, вы спешите на дуэль с испанской армией и вас ждет маршал де Пелиссон. Но вам следует проститься с одной особой.
– Я простился уже со всеми, кроме вас, господин де Бюсси-Рабютен. Вам я желаю всего самого доброго на прощанье.
– Ну а мне, д'Артаньян?
Юный голос прозвенел из-под капюшона.
– Не торопитесь и совершите небольшую прогулку, – заметил Роже.
Пэтом он зашептал мушкетеру в самое ухо:
– Д'Артаньян, то, что я сделал сейчас – не самый худший поступок моей жизни. – Я любил ее не меньше вашего, люблю, быть может, и теперь. Оставляю вас… Вы еще вернетесь, овеянный славой.
И добряк Роже повернул лошадь. Д'Артаньян очутился один на один с Мари.
На девушке был мужской костюм. Под седлом небольшая лошадь серой масти. Щеки у нее разгорелись.
– Я недавно вернулась из дальних странствий, поездка доставила мне удовольствие. Я видела всякого рода забавников, видела отцов церкви и крестьян, я ни минуты не скучала. Одно время меня сопровождал Роже, Менаж тоже ездил со мною. Он ни капли не изменился, он по-прежнему знает все, для него надо изобрести какую-то особую, неведомую ему область знаний, не правда ли?
– Несомненно.
– Я получила ваши письма, я их прочитала, я их храню. Жюли писала мне тоже. Она воображает, что мусульманский вельможа был готов броситься к ее ногам. Там в открытом море… Вы помните эти суда и нашу тогдашнюю встречу?