Вместо Смерти
Шрифт:
...Таблетки действовали отменно, однако ночи проходили как в могиле - без мыслей и снов. Видимо, химия экономила на сне, и утром все суетное забывалось. Забывались во сне клетки-черви, деловито поедавшие его тело, забывалось особое чувство замогильного бездушия, забывалась земля, мягко, но настойчиво давившая сверху, забывалось все. Лишь одно он чувствовал, он чувствовал, что выше могилы есть чудесный мир, полный неожиданностей.
Однажды вечером, когда все уже спали, Василий Павлович собрал свои носильные вещи, скатал постель и, выбросив их на ближайшей свалке, с одним рюкзачком поехал к аэропорту. Он чувствовал себя уже не простым человеком, но воином, и посмеялся над этим: - Аника-воин
10.
На аэродроме ему дали рюкзак со снаряжением, снайперскую винтовку так непохожую на СВД, переодели в песочного цвета форму. Винтовка легла в руки дружески, и Василий Павлович, подумал, что легко с ней сладит.
В Сирии, на базе, его встретила некая Катя, миловидная крашеная блондинка, чем-то похожая на польскую актрису Полу Раксу, которая нравилась семнадцатилетнему Петрову. Он решил, что ей лет сорок или даже меньше.
– В вас невозможно не влюбиться, - оглядев ее, не смог не сказать Василий Павлович, решивший до смерти говорить правду, только правду и ничего кроме правды. Он побаивался женщины, казалось, созданной не для него (как Пола Ракса), но для другой какой-то жизни, в которой он мог бы быть разве что разносчиком воды. Как Алладин из известной сказки.
– Таких слов я не слышала лет... много лет, - пристально взглянув, сказала Катя, голос ее был с едва заметной хрипотцой.
– А я много лет ничего подобного не говорил...
– признался он, чуточку краснея.
– Судя по всему, вы замечательно себя чувствуете в этом... в этом климате?
– Да, - подумал Василий Павлович о чудодейственных таблетках Андерсена.
– Знаете, что я вам скажу, чтобы вы меня до конца понимали...
– тут на улице что-то пустое и медное с грохотом упало на асфальт, как бы возвещая начало следующего акта жизни.
– Что?
– не отреагировала на звук Катя.
– Я знаю, что вам понравилась, и знаю, что вы принимаете таблетки. А чтобы вы меня понимали, скажу, что это я напросилась вас встретить. У вас такой взгляд...
– Какой?
– с неприязнью спросил Василий Павлович. Он не любил быть в центре внимания.
– Интеллигентный и в то же время прямой, как у боксера. Вас можно читать. Как Чехова.
– Что ж, - можете меня полистать, - сказал Василий Павлович.
– Но заранее скажу, что я не Чехов, а Василий Павлович. И вряд ли Чехову понравилось бы имя 'Вася'...
– Впрочем, мы говорим чепуху невпопад. Вряд ли вы станете это отрицать.
– Не буду, - у Петрова загорелись уши. Он не любил своего имени, считая его простецким.
– И давайте жить проще, нам немного осталось, - сказала, с интересом разглядывая будущего любовника.
– Давайте, - подумал Василий Павлович о своей комнатушке в Тартусе. 'Такую женщину в нее не пригласишь'.
– В таком случае прямо сейчас мы поедем в Дамаск, в Старый город, и сядем там, в кафе с кондиционером. Есть там одно местечко и закуток, из которого можно подсматривать за жизнью, не боясь, что она вас обнаружит.
– Как хотите...
– Фу, какой вы противный! 'Не буду', 'как хотите'... Чувствуется, не дамский вы угодник,- они говорили, не думая, ведь времени на раздумья не было, всего ничего на все...
– Я не отпущу вас не на минуту... - сказал Василий Павлович.
– Такие слова и длина фразы вас устроят?
– Устроят. Имейте в виду, что я, как и любая женщина, люблю комплименты.
– Комплименты будут. Но пока у меня получается выражать их лишь взглядом.
– Робеете?
– Еще как.
– Это пройдет, - ее теплая рука легла на его руку.
– Поедемте?
Скоро они были на месте. Катя, спросив:
– Вы, конечно, предпочитаете русскую кухню?
– и, получив утвердительный ответ, заказала окрошку, пельмени, всякое такое и водки. Принесли все быстро, они выпили (она всего полрюмки), поели и стали рассматривать друга. Катя это делала, куря тонкую сигарету; пачка лежала на столе, на ней был изображен больной раком горла. Перевернув ее, чтоб картинки не было видно, Василий Павлович, спросил:
– Вы будете меня курировать?
– Да, - добавила, прямо посмотрев в глаза.
– Всего неделю.
– Пока я не войду в курс дела?
– Да, - кивнула.
– Вам надо познакомиться с людьми, с климатом, выбрать себе направление. И еще, я должна вам сказать, чтобы между нами не было неправды...
– Что сказать?
– почувствовал неладное Петров.
– Примерно через две недели я умру. А вас я выбрала, потому что из прибывших вы всех моложе, и потому... потому симпатичнее.
'Умрет через две недели!' - не услышал Василий Павлович вторую ее фразу и спрятал глаза под стол, то есть уставился на свои кроссовки, которые следовало бы помыть. Никогда он не чувствовал себя более несчастливым, чем в эту минуту, разорвавшую надвое самое счастливое его время.
– Перестаньте переживать! Вы теперь в совершенно другой реальности, а в ней свои законы. Я ведь вам нравлюсь?
– Да, очень, - признался Василий Павлович, подняв глаза.
– В таком случае, давайте, будем жить! Жить вдвоем! Жить, а не умирать.
– С преогромным удовольствием, Катя... Можно я сяду рядом с вами? Мне не терпится распустить руки...
– Это потом, - улыбнулась.
– А сейчас мы положим - чтобы не думать о пустом, что примерно через две недели я уеду в Дубну, в которой у меня небольшое предприятие по сборке компьютеров, и мы никогда более не встретимся, потому что престарелая мать не отпустит меня от себя...
– Дубна, компьютеры - это не романтично. Давайте, через пару недель я уйду со своей винтовкой в пустыне, а вы будете ждать меня до глубокой своей старости...