Вне имён
Шрифт:
– Нужно убираться куда-нибудь, и поскорее, но долго идти нельзя: привлечем внимание. Я вызову наших, из одной частной медицинской клиники, официально - зубной, - сказал Неназываемый.
– Они должны быстро подъехать.
Фанни и Неназываемый, держа с двух сторон Схимника, покинули двор-колодец и затаились в подъезде.
– Спрячем его за нашими плащами. Если будут мимо проходить люди - изобразим влюбленную пару, - шепнул Неназываемый.
– С удовольствием, - пошутила Фанни.
Они забились в угол подъезда. Долго тянулись минуты ожидания: у них на руках был раненый. Фанни то и дело поглядывала за маленькие прозрачные стекла дверей. Но первым заметил подъехавшую машину всё же её спутник. И они поспешили прочь из подъезда, неся на руках еще на пришедшего в сознание человека.
Вскоре, в чистой и уютной частной клинике, они ждали заключения врачей в приемном покое. Один из медиков, наконец, вышел и спокойно сказал:
– Будет жить. Отбиты почки, легкие повреждены, и так, по мелочи: синяки, ушибы, ссадины... Пускай немного ещё у нас побудет.
– Когда немного подлечите, доставьте его ко мне, - сказал Неназываемый.
*
Схимник поправлялся довольно быстро, и вскоре уже мог самостоятельно передвигаться.
Но Фанни всё еще была его сиделкой. И на себе почувствовала, какой пристальный взгляд может быть у этого странного человека. Он внимательно наблюдал за тем, как она ставит и включает электрочайник, как размешивает чай маленькой золотистой ложечкой и как подает этот чай ему. И этот взгляд таких внимательных глаз заставлял Фанни не просто заваривать чай, а священнодействовать: ей приходилось отдавать себе отчет в каждом движении, будто она танцевала странный танец или проводила чайную церемонию. Слишком цепким был этот взгляд.
Кроме того, Неназываемый дал ей точное распоряжение, чтобы она, когда Схимник пойдет на поправку, как можно чаще заходила к нему. "Это важно. У тебя с ним есть контакт. Постарайся поговорить с ним по душам. Человек много пережил, и от тебя зависит, быстро ли он восстановится. Медики убрали с него метку теней: те его выследили. И ему пришлось пройти такую же процедуру, как и тебе. Он - несомненно, наш".
– Фанни, где я?
– спросил, наконец, Схимник однажды.- Эта комната не похожа на больничные покои. А вы...на санитарку.
– Среди друзей. Это место... Мы называем его "дом". Таких "домов" в Питере несколько. И здесь живут только такие люди, которые созвучны нашей общине. Можно сказать, творческие, интеллигентные. Можно - беззащитные. Некоторая неформальная организация дает им защиту и учит защищаться и спасать других... Если их можно спасти.
– Я ничего и никогда не слышал об этой организации.
– И не услышите. Она вне религии, общественных движений, определений и границ. Она помогает тем людям, которым трудно выжить... В том социуме, который приносит беды и страдания, в том ежедневном "выживании сильнейших", которое убивает более тонкие, творческие и созидательные энергии.
– У этой организации есть название?
– Нет. У неё нет названия. И потому...её нельзя вычислить и разрушить. Да и у нас, у многих, давно уже нет тех имен, что значились в первом паспорте.
– И... Чего вы хотите?
– Я не знаю. Я сама только недавно попала сюда.
– Ну да. Вы же... Так молоды.
– Я старше вас.
– Мне пятьдесят два.
– Мне - сто один.
– Не шутите так, Фанни. А вдруг, я поверю?
– А я и не шучу, - твердо ответила она.
Схимник внимательно посмотрел в глубину её зрачков.
– Расскажите о себе, Фанни. Так, что-нибудь.
– О себе?
– переспросила Фанни, на мгновение отведя взгляд, будто вглядываясь куда-то вдаль.
Снова всматриваясь в глубину глаз собеседника, она вдруг, совсем неожиданно, провалилась в воспоминания. Отчетливо увидала себя в комнате, в которой жила со своим первым мужем, в компании пришедших к ним гостей...
Где-то на далеком теперь от нее краю вселенной...
В маленькой комнатке их общежития, где они жили с двумя довольно взрослыми детьми, вечно толпились и "тусовались" какие-нибудь люди. Такие, которые кого-нибудь из себя усиленно изображали: преподавателей вуза, православных христиан, великих эзотериков, поэтов, музыкантов... При этом "религиозно ушибленные" или просто "православные" легко совмещали свой "духовный поиск" со слушанием "Гражданской обороны". Или - курением конопли. Другие пели под гитару странные песни, вроде "Марихуана моя" или "Да будет свет, сказал шахтер - и не вернулся из забоя", совмещая их с рассуждениями о русском космизме и с портретом Че Гевары на майках. Третьи, свои "жизненные" философские размышления чередовали с рассказами о поездках в Израиль и Египет... "Да что там та Стена Плача: я там сильно в туалет хотела; пришлось в мужской сходить... Чуть международного скандала не случилось"; "Да что там та пустыня: мы туда выехали вечером и водку пили", - говорила, к примеру, некая молодая женщина, которая некоторое время жила в Израиле и вернулась назад, в Россию. Другая рассказывала о Египте: "Не поехали мы на эти пирамиды: чего там смотреть? А в отеле мы так нажрались! И валялись потом на пляжике!" Рассказы о Турции и Египте непременно заканчивались вздохами о Советском Союзе, при котором "так было хорошо", гораздо лучше "всех этих заграниц".
Фанни никогда не понимала этакого коктейля из христианского низкопоклонства, чтения молитв перед принятием пищи, - и одновременного слушания рока, "Нирваны", русского рэпа; смесь икон со Сталиным, идей о вселенском коммунизме - и подкрепления их чем-нибудь психоделическим, с транквилизаторами на закуску.
Впрочем, Фанни никогда не любила толпы...
Теперь ей было ясно, что в случае этих знакомых, тени проверяли, какая установка в этой среде придется по вкусу, и вызывали полный расколбас у не совсем традиционно мыслящих, но всё же слабовольных личностей. Проба одновременно нескольких противоположных установок... Поиск того, на что лучше клюнут.
Клюнули, увы, на милитаризм и войну...Их Сталин в головах с легкостью сочетался теперь с православием и коноплей. В одном букете.
Букет вылился ненавистью ко всем окружающим народам и странам.
– "У тебя так всё хорошо, а у меня - так плохо. Потому, я пришел тебя убить",- так, кажется, сказал мне сосед снизу? Вполне выразительно, как массовый взгляд окружающих на мир вокруг, - подумала Фанни.
Потом, значительно позже, некоторые мальчики и девочки, подростки конца девяностых годов двадцатого - начала нулевых годов двадцать первого века, из числа знакомых студентов бывшего мужа; с их нирваной, коноплей, Че Геварой и православием - только, уже выросшие... Были встречаемы ею на просторах интернета... Она жила уже в Питере, и с ужасом обнаружила их в социальных сетях, в контакте, в фейсбуке... Взрослые, они смотрели на неё с аватарок: мужчины, одетые в берцы, в камуфляж, женщины в мини-юбках и высоких сапогах, с автоматами Калашникова и "лимонками"... Они призывали, "назло прогнившей Европе" возродить "Великую Сарматию" на юге России, создать там "милитаристско-идейное, молодое государство"... "Мифотворчество, как завещал нам наш великий земляк Лосев, началось здесь, на Юге", - с апломбом заявлял некий "мультимедийный журналист и писатель Юга России". А Фанни с удивлением узнавала в нем молодого парнишку - пономаря Новочеркасского собора, который в конце девяностых слушал Егорку Летова и бредил Че Геварой...
А уже совсем взрослый, "парнишка" возглавлял молодежные ряды казачества, ополченцев "Великого войска Донского" и призывал их "расширить границы великой Скифо-Алании до её истинных размеров, завоевать территорию от Южной Осетии, через Кубань, Дон и Украину, до Запада, заканчивая Великобританией"... Осуществить "Сарматский ренессанс", значит... Сам он, впрочем, лично воевать не собирался.
Фанни помотала головой... Ей вовсе не хотелось сейчас погружаться во всяческий бред прожитого, тем более, в выдаваемых сейчас её мозгом вариантах. Не было там, в этом прошлом, ничего хорошего...
– Я... Не прошу вас рассказывать о личной вашей истории... Только... Мне хочется поговорить с вами, зацепиться за что-то, нам обоим близкое. Где вы родились?
– взор Схимника проникал, казалось, в самую её душу, - В Питере?
– Нет. На юге. Сейчас - это территория Сарматской Республики. Я родилась в Новочеркасске.
– Надо же, мы с вами - земляки! Я...из Таганрога. В 26-м был призван "Великой Сарматией" в милитаристские ряды "верной молодежи" для Великого Похода на Запад... Жуть! Девушки - в кожаных юбках, юноши - в штанах с лампасами, упасть и отжаться, автомат разобрать на скорость - всё это ещё в школе... Мои ровесники с первых классов мечтали воевать... Так и отвечали, на вопрос, кем ты хочешь стать, когда вырастешь: "Я хочу умереть на полях сражения"... Понятно: заводы стояли, работать было негде, наука, образование, медицина - полностью были развалены; ведь это - не Питер, не Москва, где более-менее, жизнь оставалась... А на окраинах - прежде всего, всё пошло прахом. Заводы давно развалились, в прямом смысле этого слова, медицина и образование - отсутствовали. Не было света, магазины не работали, а по поселкам и хуторам казаки с нагайками разъезжать стали...