Водораздел
Шрифт:
Крикку-Карппа тоже поднял с обочины небольшой коричневого цвета камень и бросил его под крест, за ним и Пулька-Поавила кинул к подножию круглый серый камешек. Уже многие годы, с того самого времени, когда он нечаянно проглотил пулю, пробившую навылет медведя, Поавила не верил ни в приметы, ни в амулеты. Но теперь, мучимый тем, что ушел, оставив беременную Доариэ одну, обеспокоенный, что Хуоти может заблудиться в тайге, и все еще подавленный рассказом несчастной вдовы Еххими о судьбе мужа, он последовал примеру Крикку-Карппы.
Где-то поблизости в березняке послышалось тонкое посвистывание.
— Подожди-ка, — шепнул Крикку-Карппа и, схватив ружье, начал подкрадываться к месту, откуда доносился голосок птицы.
Через минуту он вернулся с добычей в руке.
— Теперь можно подыскивать и ночлег, коль ужин в кошеле, — сказал он, показывая рябчика.
Они свернули с дороги на узенькую, заросшую травой тропинку, которая отходила налево и вела, по-видимому, на какую-нибудь лесную пожню. Действительно, часа через два они вышли на покос, на краю которого стояла избушка. Но венехъярвских мужиков они здесь не застали. Не было даже следов, говоривших об их пребывании здесь.
Поужинав сваренной из рябчика похлебкой, они разлеглись на постелях из хвои.
— В тайге повстречаться трудно, — задумчиво сказал Крикку-Карппа.
Этой фразой и ограничился их разговор. Они лежали и молчали, оба озабоченные одним и тем же: как бы там, дома, руочи, узнав, что они не вернулись из леса, не стали притеснять их семьи.
Это была последняя ночь, которую они могли провести под крышей. Следующую ночь им предстоит продремать где-нибудь под елью, на мшанике. Но все равно им не спалось. Они поднялись чуть свет и двинулись дальше. Было еще совсем рано, когда они вышли на дорогу, что вела, наверное, из Ухты в Рёхё. Конечно, та самая дорога. Другой, такой исхоженной, здесь быть не могло. От Ухты до Рёхё было верст сорок. Пулька-Поавила и Крикку-Карппа никогда не бывали в Рёхё, но знали, что там всего два или три дома. Так что Рёхё и деревней-то назвать нельзя, но дорога туда вела хорошая, потому что ездили по ней дальше, до самой Кестеньги. По их сведениям, белофиннов в Кестеньге не должно было быть, и они решили отправиться туда, раз уж попали на эту дорогу, а из Кестеньги уже добираться к Белому морю.
Но не успели они пройти и полверсты, как Крикку-Карппа стал прислушиваться. Позади на дороге послышались чьи-то голоса.
— Руочи идут! — и Крикку-Карппа кинулся в заросли. Пулька-Поавила — за ним.
Забежав за разлапистую ель, Поавила лег на землю и стал сквозь хвою смотреть на дорогу. Мимо них гуськом прошли пять человек с винтовками на плече и с белыми повязками на рукавах. Направлялись они, судя по всему, в Рёхё — больше было просто некуда.
— Не сидится им, — буркнул Поавила, когда белофинны скрылись за поворотом.
В Рёхё им уже нельзя было идти и, определив направление по солнцу, Пулька-Поавила и Крикку-Карппа направились прямо на восток, к Белому морю.
Перед ними лежал длинный путь по глухой тайге, где не было не только дорог, но и троп, проложенных рыбаками или охотниками, не говоря уже о тропинках, оставленных скотом. Только лес да лес. Здесь, между рекой Кемь и Топозером, была настоящая, нетронутая тайга. Люди словно боялись селиться в этих местах. И не потому, что здесь они не могли добыть средств к существованию. Нет, здесь хватало сосен, из которых можно ставить избы и делать лодки. В озерах хватало рыбы. В одной из ламбушек Поавила и Крикку-Карппа черпали окуней прямо кошелями. А такого обилия ягод в Пирттиярви и не встретишь. Поляны просто усыпаны черникой, болота морошкой. А дичи? То и дело из-под ног взлетает какая-нибудь птица, садится неподалеку на дерево и удивляется, кого это леший принес. Да, богата здесь природа, только некому брать ее дары. Наверно, потому люди боятся селиться здесь, что нет в этих местах удобных водных путей.
Пулька-Поавила и Крикку-Карппа не боялись, что собьются с пути. Мимо Белого моря трудно пройти. А по ручьям, что текли отсюда в сторону реки Кемь, можно было приблизительно определить, сколько им еще брести по бесконечным болотам и камням. Шагать по чаще, где не увидишь ни одного пня из-под срубленного дерева, труд великий, и путники все чаще останавливались, вытирая пот с лица. Но чем дальше шли, тем легче становились кошели за плечами.
— Ну вот мы и будем теперь на одних харчах с белками, — усмехнулся Пулька-Поавила на одном из привалов, кладя в рот последний кусок ячменной лепешки.
«На одних харчах с белками» они жили почти двое суток, но голодать им не приходилось, потому что у них было ружье и соль в кошеле тоже имелась.
Где-то впереди послышался собачий лай. А как известно, где в тайге собака лает, там и деревня бывает. Но что за деревня могла быть в такой глухомани? Пулька-Поавила и Крикку-Карппа слышали о деревнях Курэ и Шомпаярви, находившихся где-то в этих местах, но, по их понятиям, где-то правее и должны были уже остаться позади. Собачий лай становился все ближе. Вот сквозь деревья блеснуло какое-то озерко. Минуту спустя они вышли на берег ламбы и увидели неподалеку человеческое жилье. Это была всего одна избушка, словно спрятавшаяся от кого-то в глубине тайги.
Путники направились к избушке.
— Вахти, Вахти.
Рыжебородый старик успокаивал собаку, перебирая пальцами густую свалявшуюся шерсть на ее шее.
— Разве не видишь, люди-то крещеные идут…
Пулька-Поавила и Крикку-Карппа переглянулись.
— Входите в избу, — радушно пригласил их старик.
Сняв кошели, они поставили их у входа, перекрестились и только потом поздоровались.
Старик ответил на приветствие и тотчас же стал собирать еду на стол. Он не спрашивал, кто они, откуда. Видно, это его совсем не интересовало.
Для своего преклонного возраста он был удивительно бодрый. Обрамленное густой рыжей бородой румяное лицо, глаза ясные, лучистые. Видно, ему совсем не в тягость жить одному в глухой тайге. Но, судя по всему, он был рад случаю поговорить с людьми.
— Утром вот такая щука попалась в сети, — показал он руками.
— Рыбы в этом озере, наверно, много? — спросил Пулька-Поавила.
— О, кишмя-кишит, — улыбнулся старик. — Хоть через час ходи да проверяй сети.
В красном углу избы висела старинная икона с изображением распятого Христа. Икона вся блестела, отливая золотом. Видно было, что старец каждое утро протирает ее. Сделав двуперстное знамение перед иконой, старик сел за свой столик. Гости тоже перекрестились и сели за другой стол, на который старик поставил для них горшок с ухой. Принявшись за трапезу, старец больше ни разу даже не взглянул на своих гостей, словно забыл о них совершенно.
Кто же он? — гадали про себя Пулька-Поавила и Крикку-Карппа. Судя по всему, старообрядец. Об этом свидетельствовала и безукоризненная чистота в избе. Но как этот старик оказался здесь, на берегу глухого озера? От кого он бежал? Почему? Может, когда-то он совершил какое-нибудь злодеяние или, может, пошел супротив власти? Да нет, не походил он на преступника, тем более на бунтовщика. А может, он в молодости сбежал от рекрутчины или просто, разочаровавшись в жизни, стал отшельником? Кто его знает. Не будешь ведь расспрашивать старика, что и как. Да и не положено говорить за едой.