Водораздел
Шрифт:
В скорбном молчании проводили жители деревни Степана Николаевича в последний путь. Сердца собравшихся возле его могилы близких и знакомых переполнял молчаливый гнев. Даже Анни плакала беззвучно. Это мрачное молчание было грознее всяких слов, ибо таилась в нем такая скорбь и такая ненависть, какой старое деревенское кладбище никогда не видело. Тяжелая тишина, установившаяся в деревне после похорон учителя, царила все лето. В деревне разговаривали шепотом. Только на дальних лесных покосах мужики давали волю своим чувствам.
— В субботу ездил с неводом. Опять ничего не попалось, — сетовал Крикку-Карппа в лесной избушке, где собрались косари, сообща заготовлявшие сено для коровенки жены покойного учителя. — Даже рыба в Пирттиярви пропала.
— Еще бы ей не пропасть, — пробурчал Поавила. — Глушат ее гранатами… Самим жрать нечего, а туда же, воевать…
И каждый раз, собравшись вместе, мужики приходили к одному выводу — как только начнутся темные ночи, надо будет подаваться на Мурманку.
— Надо бы всем миром такое решение принять, чтобы попросить помощь из Кеми, — размышлял Поавила.
— На моих ногах до Мурманки не доберешься, — сетовал Хёкка-Хуотари. — Такая все ломота…
Пока мужики были на покосе, белофинны отправили Доариэ и Паро на лодке за продовольствием и снаряжением, доставленным из Финляндии для экспедиции. На перевозе в лодку погрузили несколько мешков овсянки, какой-то фанерный ящик, бочку, от которой шел противный запах, и пулемет. В лодку сел также знакомый Доариэ «летописец» экспедиции и какой-то мужчина средних лет с ухоженной темной бородкой.
— Писатель, — шепнула Паро. Она вспомнила, что этот самый господин еще до войны проезжал через их деревню на оленьей упряжке, направляясь в Ухту.
Лодка тронулась. Паро правила, Доариэ гребла. Господа сидели на мешках с крупой.
— Как поживаете, сестрички? — спросил по-карельски писатель.
— Так и живем день за днем, а глядишь — неделя пролетела, — быстро ответила Паро и, зажав под мышкой кормовое весло, потуже затянула концы платка.
— Карелы за словом в карман не лезут, — заметил писатель.
— Я-то их знаю. — Магистр исподлобья взглянул на Паро, вспомнив, как эта женщина задрала перед ним подол.
— А что нам не жить, когда лодка полна хлеба, — продолжала Паро.
Ей вдруг пришла в голову озорная мысль.
Паро хорошо знала свой причал. Ей ли не знать, если она вот уже лет двадцать пять пристает к берегу у этой склонившейся над озером березы, то возвращаясь из леса, то с рыбалки. И не было случая, чтобы лодка у нее налетела на камень, скрытый под водой чуть правее от причала. Камень этот был коварный и наскочить на него легко. А что если… Место неглубокое, не утонешь… И Паро направила нагруженную до краев лодку прямо на камень. Днище заскрежетало, нос лодки задрался, а корма ушла под воду…
— Тону! — завизжала Паро, навалившись на борт так, что лодка чуть не перевернулась.
Писатель, прямо в новеньких желтых пьексах с высокими голенищами, прыгнул в воду и, сдвинув лодку с камня, подтянул ее к берегу.
— Все из-за тебя! — Паро сердито взглянула на магистра. — Расселся, что ничего не видно.
Где-то за Весанниеми грохнул взрыв, затем другой… Писатель и магистр вздрогнули.
— Это ваши рыбу глушат, — объяснила Паро, выжимая подол мокрой юбки.
По берегу проходил старый Петри с внучкой.
— Убейте и нас, коли всю рыбу губите! Все равно с голоду подыхать! — крикнул он.
Широкая седая борода старика тряслась.
Господа смущенно переглянулись и, ничего не ответив старику, стали подниматься вверх по крутому берегу.
— Видите, что творят! — сказал магистр, когда они поднялись на кладбищенскую гору. — Баба-то нарочно наехала на камень. Эта деревня — сплошное гнездо красных. Вам в своей книге не стоит петь ей хвалу.
Придя в деревню, они увидели в ней лишь стариков и детей. Все трудоспособное население ушло на покосы. Хилиппа с сыном и батрачкой тоже был на лесной пожне. Задерживаться в пустой деревне не имело смысла, и в тот же вечер магистр и писатель отправились дальше, чтобы за ночь — ночью прохладнее идти — добраться до погоста и оттуда на лодке выехать в Ухту, где находился штаб экспедиции…
Примерно через месяц магистр Канерва опять появился в деревне. Вместе с подполковником Малмом он возвращался в Финляндию. Малм пришел к выводу, что свою «историческую миссию» он выполнил, и попросил у Маннергейма разрешения вернуться. Как и весной, Малм остановился в избе Хилиппы. Хозяин уже вернулся с покоса. Он радушно принял гостей, провел их в горницу и угостил рыбниками и топленым молоком. Но гости вели себя как-то странно: разговаривали мало, отвечали односложно и уклончиво, словно были чем-то недовольны или что-то скрывали от Хилиппы. А он ждал этой встречи, хотел рассказать самому подполковнику о том, как нагло ведет себя Пулька-Поавила. «Не стоит, пожалуй, ничего им говорить, — решил Хилиппа. — У самих, видно, дела неважны». Он сидел в раздумье, пощипывая усы, потом, заметив, что гости словно тяготятся его присутствием, извинился и встал из-за стола, сказав, что ему надо сходить за лошадью. Когда Хилиппа закрыл за собой дверь горницы, Малм тихо сказал Канерве:
— Хозяин, видно, о сыне не знает ничего.
В избе Хилиппа надел картуз и взял кнут.
— Ты куда? — изумилась Оксениэ. — А гости?
Хилиппа ничего не ответил.
— Перевези их через озеро, когда поедут, — велел он Ханнесу и вышел.
Малм сидел, развалившись в качалке, и медленно покачивал свое крупное тело.
— Вся беда в том, что у нас еще слишком мало авторитетных людей, понимающих, что может дать Финляндии этот богатейший лесной край, — сетовал он, барабаня пальцами по подоконнику. — Соломенные шляпы присылают! Солдат экспедиции с повязкой «За Карелию» на рукаве и в соломенной шляпе! Ха-ха!
Перестав смеяться, Малм вдруг нахмурился.
— Даже с рапортом не явились. Или, может, их здесь уже нет? Улизнули к своим мамашам, как тот Паюнен. Надо сходить посмотреть…
Когда Малм ушел, Канерва достал свой дневник.
«…Неутомимый поборник нашего дела купец Сергеев выступал перед своими земляками с речами, устраивал всякие празднества, но все это оказалось впустую, — писал магистр, то и дело встряхивая вечное перо, в котором, видимо, кончились чернила. — Карелы православные… Даже Пирттиярви, эта глухая деревушка, всегда была и будет для нас чужой. Из всех ее жителей лишь Хилиппа Малахвиэнен настроен к экспедиции благожелательно. Остальные же точат на нас зубы, а, может быть, и ножи, и не только на нас, но и на Хилиппу, что может стоить ему головы. О создании в Пирттиярви шюцкора не может быть и речи.
В Иванов день, во время праздника братства соплеменников, в Ухте появилось два лазутчика из Кеми. Одного поймали и расстреляли, другой бежал. Говорят, бежавший — сын какого-то старика из Пирттиярви… Недавно над Куйтти появился самолет и, покружившись над озером, улетел обратно в сторону Мурманской железной дороги… Из некоторых деревень часть крестьян ушла в леса… На самом же деле, они, конечно, пробираются на Мурманку… В Финляндии не понимают всей сложности обстановки. Малм в этом отношении безусловно прав…»