Водораздел
Шрифт:
Закончив речь, Лонин медленно спустился с крыльца.
Тем временем, пока Лонин выступал перед народом, первый эшелон был погружен. Его уже собирались отправить, как со станции Олимпия позвонили, что с юга идет поезд. Через полчаса этот поезд прибыл в Сороку. В старательном паровозике, тащившем за собой четыре вагона, Харьюла узнал «старушку». Вастен опять направлялся в Княжую Губу, но путь на север был закрыт. Через несколько минут после того как первый эшелон с советским имуществом ушел на юг, выкативший из широких ворот депо паровоз подал под погрузку следующий состав.
Донов вместе со своим штабом выехал в первом эшелоне. Он должен был выбрать выгодные оборонительные рубежи и собрать своих людей, рассыпанных по полустанкам и мостам вдоль всей дороги. Находившийся в Сороке взвод железнодорожной охраны остался обеспечивать безопасность погрузки. В Сороке также остался Вастен со своими бойцами. Погрузка шла полным ходом. Непосредственной опасности со стороны Кеми пока не было. Правда, в Шуерецкой уже появилась вражеская разведка, но, дойдя до взорванного моста, она не решилась перейти через реку.
Чем меньше в Сороке оставалось паровозов и людей, тем напряженнее становилась обстановка в самом селе. Образовалось как бы два лагеря: с одной стороны — станция и прилегающий к ней поселок, с другой — село с многочисленными островами. Разделяла их река, по одну сторону которой у моста находился пост красногвардейцев, а на другой за поленницами и за хлевами укрывались камбалинцы с ружьями. В такой обстановке эшелоны один за другим отправлялись на юг. Погрузка шла всю ночь и весь следующий день.
Затем наступило 6 июля. Солнце успело подняться уже довольно высоко, и лучи его ярко переливались в окнах домов, на воде многочисленных протоков дельты реки Выг, на широкой глади Сорокской губы. Утро было тихое и ясное. В такую погоду видно далеко-далеко.
Первыми увидели английский крейсер бабы, полоскавшие на берегу белье. Весть о появлении корабля быстро облетела село. Сидевшие в засаде «камбалинцы» уже навели ружья на поезд, погрузка которого еще продолжалась, но открыть огонь все же не посмели: их было слишком мало, а крейсер был еще далеко.
Узнали о появлении крейсера и на станции.
— Нажимай, ребята, — поторапливал Лонин своих людей.
Депо уже горело. Вскоре черно-красные языки пламени заклубились и над станцией. Когда были сняты посты и все люди собраны, раздалась команда: «По вагонам!» Поезд отправился. Только тогда из-за реки захлопали выстрелы. Из поезда им в ответ застрочил пулемет, и он поливал берег огнем до тех пор, пока поезд не скрылся за лесом.
НА ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОЛНАХ
I
Затишье, установившееся в Пирттиярви с наступлением распутицы, продолжалось недолго. Как только вскрылись реки и озера освободились ото льда, через Пирттиярви началось оживленное движение белофиннов: одни шли из Финляндии, другие возвращались в Финляндию. В самой деревне появился белофинский гарнизон, и над школой, где жили солдаты, развевался белый флаг с синим крестом. Такие же гарнизоны были расположены во многих деревнях. Главные силы экспедиционного отряда находились в Ухте.
Вскоре из приграничных деревень стали приходить тревожные вести. В Венехъярви белофинны арестовали Еххими Витсаниеми, увели с собой в Ухту и там расстреляли. Того самого Еххими, который устанавливал в деревне власть бедноты… От Крикку-Карппы — он не забывал о своих обязанностях лесника и поэтому бывал в соседних деревнях — в Пирттиярви узнали о страшном событии, происшедшем в Кивиярви.
В Кивиярви у зятя Хилиппы Онтто жил бежавший из Финляндии красногвардеец. После поражения революции многие из участников восстания, спасаясь от террора, бежали из Финляндии. Некоторым удалось найти прибежище в лесах беломорской Карелии.
В Кивиярви тогда еще не было белофинского гарнизона. Но в соседней деревне были белые. Кто-то донес на Онтто. Один из белофиннов отправился в Кивиярви выяснить, что за финн там скрывается.
— …и вдруг на пороге появился руочи. «Руки вверх!» — говорит… Онтто как раз поле пахал… — рассказывал Крикку-Карппа. — Евкениэ побежала за Онтто. Тот бросился домой, прибежал, схватил безмен и запустил в руочи безменом. Да промахнулся…
— Жаль, — заметил Поавила.
— Онтто с постояльцем скрылись в лесу. Хоронились они в одной сторожке. Но руочи однажды ночью пришли, взяли их и обоих расстреляли.
— Обоих?
— Да. Онтто тоже.
— А еще соплеменниками называются.
— Кто-то из деревенских указал им дорогу к той сторожке. Только кто, Евкениэ не знает.
— Да, и в лесу не укроешься, — нахмурился Поавила. — И соседям нельзя доверять. Дожили. — Помолчав, он снова заговорил: — И чего они там, в Кеми, канитель тянут? Теппана тоже: ушел — и с концам. Как в воду канул…
Тут их разговор оборвался: на пороге появился финский фельдфебель, долговязый парень лет двадцати с несоразмерно маленькой головой на длинной шее. Хуоти слышал, что солдаты называли его Остедтом. Фельдфебель был из финских шведов.
Остедт держал в руках солдатский котелок.
— Не найдется ли у вас м-м-молока? — заикаясь, обратился он к Доариэ.
— Корова не доит, — буркнула Доариэ и, схватив веник, начала подметать пол.
Поавила удивленно взглянул на жену. Он никогда не слышал, чтобы Доариэ говорила таким грубым тоном.
— Да-д-д-д-да я заплачу, — сказал фельдфебель.
— Своим детям не хватает, — не поднимая головы, ответила Доариэ. — Иди к Оксениэ, у них коров много…
— Благодарю, — язвительно сказал Остедт и направился к двери. На пороге он остановился и, обернувшись к мужикам, обратился к ним подчеркнуто официально: — В школе будет собрание. П-п-приходите.